Майя
Шрифт:
* * *
В подтверждение слов Майи , можно лишь добавить, что окончательным решением «еврейского вопроса» на Востоке занимались четыре айнзацгруппы: «A, B, C, D», в каждой из которой состояло от 600 – 900 сотрудников CD, около 3 тысяч. Из них 600 человек составляли обслуживающий персонал: связисты, шофера, переводчики. Им помогали батальоны немецкой полиции порядка и тысячи добровольцев. Количество коренных граждан в карательных отрядах: русских, украинцев, белорусов и других, превышало немецких карателей в восемь раз. Из их числа были организованы 170 полицейских батальонов местной вспомогательной полиции и крестьянских отрядов самообороны.
К
70 % «штата».
В первые дни казни, часть киевлян стояло у выставленного немецкого кордона и, видя, огромные кучи сваленной одежды,ранее снятой с гонимых на расстрел евреев, клянчили у солдат то юбку, то жакет, и те, раз за разом, бросали в толпу охапки вещей. Следуя простому принципу: «зачем же добру пропадать», практичные людишки выхватывали их и дрались между собой, вырывая друг у друга. По-видимому, такое понятие, как «совесть» у этой части населения полностью отсутствовало. Вдобавок, исконные жители повсеместно трудились старостами, бургомистрами и членами местных управ. Многочисленное количество желающих сотрудничать с оккупантами, доносило на своих еврейских сограждан и воровало их имущество. Отступничество и содействие фашистам носило повальный характер. В рейхскомиссариате «Осланд» в полиции порядка служили 4428 немцев и 55562 местных уроженцев, а в рейхскомиссариате «Украина»- 10194 немцев и 70759 местных. Эти страшные цифры говорят сами за себя. Вместе с тем, многие люди сочувствовали евреям, иные хотели бы помочь, но боялись или не имели возможности.
* * *
Майю беспокоила судьба Остапчука и она вернулась в лагерь. Некогда ровная поляна от взорванных гранат превратилась в месиво рыхлой земли с частями человеческих тел. У разрушенной землянки лежали изрешечённые пулями тела командира и ещё троих партизан, с лёгким потрескиванием догорала повозка и собранная поленница дров. Поле брани стало для отряда братской могилой. Вдруг ухо девочки уловило глухой стонущий звук, за ним ещё один. Стонал лежащий на склоне мужчина, придавленный свалившимся на него молодым клёном, освободив его из-под завала, она с трудом узнала в этом закопчённом, припорошенном землёй человеке Остапчука. Отдышавшись и окончательно придя в себя, он стал рассказывать, как услышав выстрелы, все, включая больных, заняли круговую оборону и дрались до последнего патрона, как немцы вначале открыли сильный огонь, забросали лагерь гранатами, а потом пошли в атаку и о последнем, что запомнил, как ударной волной его отбросило в сторону и, как на него свалилось, сбитое гранатой дерево. Лежащего без движения бойца гитлеровцы сочли убитым. Майя в свою очередь рассказала о том, что с ней произошло, о захваченных в плен и о судьбе Панченко и Коркуленко.
– Спасибо тебе дочка,- сказал Остапчук-если бы не ты, так и помер бы я в той куче. Вот ведь деревцо, на вид не тяжёлое, а приложило меня так, словно катком по телу проехало. Майя, никак сам Бог, надоумил тебя за мной вернуться!
–
– Как-то не по людски бросить так убитых, надо бы их похоронить, да вот беда, ослаб я. Уж не знаю справлюсь ли сам?
– Не тревожьтесь , Иван Петрович, я вам помогу.
Они стащили тела погибших в одно место и засыпали их землёй.
«Знаешь Майя, - продолжал Остапчук- я в НКВД всю жизнь конюхом прослужил, когда немцы подошли, меня в этот отряд призвали. Мы оружие и продукты в две ямы заложили, когда пришли к первой забирать, а там огромная воронка, вот, что со второй ямы вынули, да на двух подводах привезли, то и ели всё это время. Плохо без связи, люди поболели, другие от безделья пить да грызться стали, а Павлюка с Коркуленко побаивались, не любили. Командира нашего уважали, того и не разбежались. Ты, Майя, не таи на него обиду в сердце, за-то, что в отряд тебя не взял. Вона, как всё обернулось: мы его схоронили, а ты жива. Жаль, лошади испугавшись взрывов, разбежались. Пойдём к ручью, больно пить охота, да и голова гудит, словно обухом прибита. Отдохнём малость, да потихоньку к Дусе пойдём.»
Совершенно измотанные и выбившиеся из сил, они сидели у ручья, поделив пополам скромный ужин из котомки. Майю знобило, крутило всё тело, рвало спину от палочного удара, успокаивало лишь сознание того, что теперь она не одна, так и сидела, опустив голову, смахивая на понуро - нахохлившуюся курицу на насесте.
Впервые, за прошедшую страшную неделю, ей приснился Илюша. Они бегали по зелёному лугу на берегу Днепра, срывали одуванчики и, раздувая их белые головки-шары на десятки маленьких парашютов, весело смеялись. Откуда-то из далека слышался голос Остапчука, тормошившего её за плечо:
«Вставай дочка, ты вся горишь, тебе в тепло надо, пойдём пока дождь не начался. Я сходил назад к лагерю, откопал оружие, вот нашёл кусок брезента, укутайся, всё же теплее.»
Бедняжке, так не хотелось расставаться с любимым, всё не могла понять, во сне это с ней происходит или на самом деле, но пока она раздумывала над этим, Илья, ничего не объяснив, пропал в одночасье вместе с лугом. Открыв глаза, Майя окончательно проснулась. Было темно, наконец закончился этот длинный, такой неоправданно жестокий, день.
Обвесившись ружьями и автоматом, стволы которых торчали в разные стороны, Иван Петрович шагал размашистым шагом и казался в темноте гигантским ежом. Закутавшись с головой в брезентовую накидку, девочка не шла, а еле тащилась за ним. Моросило, дул пронизывающий ветер, она чувствовала, как по телу «бегали мурашки» и зуб на зуб не попадал. Боже праведный, как она тосковала по родным, ей хотелось кричать на весь белый свет от боли, рыдать, биться в истерике от творящегося повсюду зла, прижаться к Илюше и, только ему, всё-всё рассказать, чтобы обнял, пожалел, приласкал, больше ведь некому! Ей, идущей по этому ночному, встревоженному ветром лесу, отчего-то вспомнились строки из Булгакова:
»Это были времена легендарные, те времена, когда в садах самого прекрасного города нашей Родины жило беспечальное, юное поколение. Тогда-то в сердцах у этого поколения родилась уверенность, что вся жизнь пройдёт в белом цвете, тихо, спокойно, зори, закаты, Днепр, Крещатик, солнечные улицы летом, а не холодный, не жесткий, крупный ласковый снег... и вышло всё наоборот: легендарные времена оборвались, и внезапно, и грозно наступила история...» принеся смерть, сея страх и одно безутешное горе, добавила Майя от себя.