Меч и щит
Шрифт:
Вспомнив о соавторе и собутыльнике, Примус всплакнул и снова осушил кружку.
— Ну, значит, вскрыл я бочку, гляжу — плавает он в ней, родимый, ну совсем как живой. Заплакал я тогда, вытащил его из бочки и спросил: «За Моллюска-то выпьешь?» А он возьми и рот раскрой. Ну я ему и опорожнил кружечку прямо в рот, тут он совсем ожил, кувшин отнял и еще хлебнул, так что и мне не осталось! Пришлось нам перебираться в винный погреб, где мы уже вдвоем продолжили поминки по нему. Мне это тогда совсем не казалось странным. Странным мне показалось другое — почему он теперь хлещет только пиво, ведь прежде, как я говорил, он уважал всякие напитки, даже рисовое вино джунгар, этих невежд, не знающих Великих Писателей. А тут — одно пиво. Но я к другу с расспросами не приставал, и мы весело провели ночь, распевая любимые песни. А наутро, когда я проснулся у пивной бочки, в погреб спустились слуги и домочадцы Магнуса и ну допытываться, что это я здесь делаю и с кем
49
Мегалоф (левк.) — гений.
Это обстоятельство его так опечалило, что он с горя выпил еще кружку.
— А в какой день умер и был погребен в бочке с пивом твой друг Николаус? — спросил у него Фланнери.
— В полнолуние, два месяца назад, — ответил заплетающимся языком слегка удивленный Примус.
— А в ночь, когда ты впервые выпил пива с покойным другом, тоже было полнолуние?
— Ну… наверно, я на небо не смотрел, но мне говорили, что иды дуодилиса как раз минули, так что полнолуние могло прийтись на ту ночь, когда мы совершали возлияние…
— Теперь все ясно, — заключил Фланнери. — Твой друг точно стал пивным вампиром, вашими общими усилиями. Его вклад — в том, что он велел похоронить себя в бочке с пивом, да еще в полнолуние. А твой — в том, что ты, опять же в полнолуние, извлек его из бочки и напоил пивом. Так что ему суждено бродить по городу, пока все пиво в нем не высосет…
— Неужто все?! — ужаснулся Примус.
— Если раньше не превратится в хмельного тролля, — ответил Фланнери. — А это произойдет, когда он выпьет сорок раз по сорок сорокаведерных бочек. Хватит у вас в Тар-Хагарте пива для него? Если нет, то он переберется еще куда-нибудь…
Вот тут-то Антониус, видимо, и принял свое роковое решение, потому что он тогда заявил, стукнув кружкой о стол:
— Ну все! Хватит с меня этого малокультурного города, где недостаточно уважают подлинного мегалофа! Отправляюсь туда, где еще ценят Великих Писателей и где пиво не переведется никогда. В Левкию! Там мне наверняка будут рады, ведь из более-менее известных писателей там всего один, да и тот — Эпипол…
Заслышав это имя, Мечислав тихо прорычал, что, была б его воля, в Левкии вовсе не осталось бы известных писателей и Примусу пришлось бы там еще вольготнее. Эх, знал бы он, что этот мегалоф напишет, когда обоснуется в Левкии, — удавил бы на месте при нашем содействии… Но я забегаю вперед.
Примус опростал очередную кружку и достиг наконец предела даже своей выносливости, после чего тихо сполз под стол и удобно устроился там, поджав ноги. Мы же продолжали обсуждать невероятное происшествие уже без этого изобретателя автоматов.
— А как убить пивного вампира? — спросил Агнар, обращаясь, естественно, к нашему знатоку магии.
— А зачем его убивать? — удивился Фланнери. — Для людей пивной вампир вполне безвреден, поскольку вожделеет он только пенного напитка…
— Безвреден?! — возмутился Мечислав. — Да ведь из-за него весь Тар-Хагарт может остаться без пива. А такого наказания, на мой взгляд, ни один город не заслуживает — даже этот, где всякая сволочь прохода не дает честным людям, так и норовит всучить какую-нибудь дрянь или обучить ремеслу вора и сводника!
— Ну если уж вам так хочется знать… — уступил Фланнери. — Убить пивного вампира непросто, я бы даже сказал, очень непросто. Надо заманить его на перекресток восьми дорог на новолуние и утопить в сорокаведерной бочке с медом! А бочку надлежит на том же перекрестке закопать на месяц. В следующее же новолуние, ровно в полдень, бочку необходимо откопать и открыть. К тому времени вампир
— М-да, — неопределенно промычал Мечислав, после чего мы с Фланнери выпили по кружке, размышляя каждый о своем.
— Да, а как прошел ваш поход по местным лавкам? — обратился я к Агпару с Фланнери. — Успешно?
— О, да! — Глаза у Фланнери так и загорелись энтусиасмом. — Я не только приобрел хорошие карты южных краев, но и нашел еще один список «Баллады о мореглотах» — неизвестный мне до сих пор кортонский вариант!
— У тебя есть основания полагать, что он ближе к подлиннику, чем другие? — спросил я с некоторой долей скепсиса, но в то же время с готовностью поверить.
Фланнери неопределенно пожал плечами:
— Кто его знает… да это, в общем, и неважно, ведь, как я уже сказал, будущее, даже предсказанное, не становится предопределенным. Ведь именно предсказание и дает возможность изменить будущее. Правда, бывают случаи, когда попытки предотвратить напророченное как раз и приводят к тому, что пророчество сбывается. Но такое случается гораздо реже, чем можно подумать, слушая баллады о Хильдебранде и его сыне или сопереживая трагедии Эдипа, убившего отца и женившегося на матери вопреки стремлению всех этого не допустить. Просто маги стараются раструбить о каждом таком случае по всему миру, а так как подобные происшествия поэты любят больше всего, то сами понимаете, что из этого получается… Кто-нибудь слышал о том, как Масмаан делал свои пророчества? — неожиданно задал он вопрос, казалось бы, не связанный с обсуждаемой темой.
Мы в ответ отрицательно покачали головами. Этого не знал даже я, а уж что до Агнара с Мечиславом… Едва ли они до недавнего времени хоть раз слыхали о Масмаане.
— Он клал перед собой навощенную дощечку, брал в руки стило и впадал в транс, — сказал Фланнери. — В трансе он слышал голос какого-то божества, и рука его записывала божественное откровение, всегда в стихах. Потом, выйдя из транса, он первый читал написанное, иной раз не без удивления. А записав пророчество о мореглотах, он тут же бросил двенадцать табличек в огонь — именно для того, чтобы напророченное сбылось и его никто не смог предотвратить. Но когда он, потрясенный прочитанным, вышел из пещеры, его ученики бросились к очагу и вынули таблички из пламени. Воск на них уже расплавился, но Масмаан писал с большим нажимом, и ученики смогли восстановить написанное по царапинам на дощечках. Было этих учеников четверо, и только они и Масмаан видели подлинный текст пророчества. Потому что Масмаан вскоре вернулся в пещеру и увидел учеников с обгорелыми дощечками в руках. Он страшно разгневался и потребовал сжечь записи тут же, у него на глазах, а пепел развеять по ветру. И пригрозил ученикам всеми мыслимыми и немыслимыми карами, если вздумают ослушаться. Ослушаться они, разумеется, не рискнули, но пророчество каждый тайком записал по памяти. Масмаан вскоре умер, ему ведь тогда было уже лет девяносто, а чуть позже погибли от разных несчастных случаев и четверо его учеников. Но сделанные ими записи остались, и, видимо, они были достаточно близки к подлиннику, чтобы губить всех, к кому попадали в руки. Так продолжалось лет сто, пока одна из этих записей не попала к магу Бар-Тону. Тот догадался перевести пророчество на пакчарский язык, а свиток с первоначальной записью сжечь. И это подействовало; Бар-Тон спокойно дожил до глубокой старости и ни разу даже словом не обмолвился о том, как звучало пророчество на языке подлинника. Ну, в соответствующих кругах прослышали об этом, и обладатели других записей тоже поспешили обезопасить себя таким способом. А поскольку никто уже толком не знал, на каком языке написан подлинник, то всякий, у кого оказывалась какая-то запись этого пророчества, норовил перевести ее на другой язык, а свой список — сжечь. Вот потому-то когда это пророчество дошло до народа в виде баллады, то баллада оказалась переведенной на великое множество языков — исключительно из-за боязни древних обладателей записей пасть жертвой проклятия, а не в силу ее литературных достоинств. И я, собирая разные варианты баллады, не так стремлюсь докопаться до подлинного текста (на это надежды мало), как найти максимальное число опций, чтобы мы могли выбрать из них тот, который нам больше понравится.
Мы с Мечиславом благоговейно молчали, подавленные величием открывшейся нашему мысленному взору панорамы веков и их осязаемой тяжестью, но Агнара, как и всегда, заинтересовала лишь практическая сторона дела.
— Да стоило ли тратить наши деньги на покупку этого свитка? — усомнился он. — Тот лавочник, помнится, содрал с тебя сорок семь денариев, упирая на то, какая это редкая и древняя вещь. Если свиток нужен лишь для того, чтобы у нас был еще один… как его… опций, то не проще ли самим сочинить пророчество, которое нас всех устроит? Я могу состряпать такой флокк в два счета, только скажите, что в нем надо передать…