Меч князя Буй-тура
Шрифт:
Сколь долгой была бы эта вражда меж двоюродными братьями, если бы не январские морозы да метели, трудно сказать: оба были обозлены друг на друга. Но чтобы не терять среди сугробов в лесах да яругах попусту коней и воинство, которые еще до сражения стали гибнуть от небывалых холодов, примирились Святослав и Олег. Возвратились каждый в земли свои, под теплые крыши родных теремов: Святослав — в Чернигов, Олег — в Новгородок.
Вернулся к себе и Всеволод, пропахший дымом костров и конским потом, заросший и неухоженный. Поэтому первым делом отправился в баньку выпарить из усталого тела холод с уморой, а потом уж, ухоженный и причесанный самой княжной, за стол
Со времени их свадьбы прошло уже достаточно лет, но Господь почему-то не давал им ребеночка. Однако Всеволод ни разу не упрекнул ее в том. И когда она начинала горюниться и сетовать на свою бездетность, утешал: «Знать, голуба моя, еще срок не приспел. А посему не тужи, не гневи Бога, придет срок — и будут у нас детки. Много деток».
Он даже полюбовниц себе не заводил, как поступали все князья, имея кроме жены еще и несколько наложниц. При этом, будучи добрым христианином, ни разу не пропустил весенних празднеств Ярилы, Лады и Купалы, так называемых Русальных седмиц или Русалий, справляемых северским людом широко, шумно и весело в ближайших от града рощах, на берегу Десны. Или на берегу Тускура, если приходилось в сие время бывать в Курске.
По старинным поверьям и обрядам, оставшимся со времен язычества, в эти праздничные дни не грех было девицам и молодцам не только через костры прыгать, очищая себя от всей скверны, не только венки плести да по водной глади пускать, гадая, утонет или не утонет, прибьется к берегу или уплывет далеко-далеко, не только песни призывные петь, но и слюб получить. А чтобы отцы церкви не серчали — они не поощряли этих обрядов, считая их язычеством и бесовством, — любовные утехи весенних празднеств тут же и покрывали церковным венчанием. Зато зачатые в эту пору детки признавались молодыми парами божественным даром.
В такие дни не только девицы, но и молодки, особенно вдовицы, у которых «обычай не девичий», пьянея от весеннего воздуха, нежной зелени, птичьего щебета, от закличей и запевок, не прочь были бы заняться любовными утехами не только с ровней, но и с князем. Не зря же у них средь пословица бытовала и такая, что «та бабой не была, что со князем не спала». Только Всеволод, сторонясь искушений, всегда брал с собой ее, чтобы вдвоем любоваться играми юношей и юниц. И если принимал какое-либо участие в играх, то только вместе с ней.
А еще Всеволод любил кулачную потеху во время Масленицы. Оженившись, он сам уже в боях «стенка на стенку» не участвовал, но как признавался, разбойно посверкивая очами, в отрочестве и до свадьбы принимал самое непосредственное участие в этой молодецкой потехе. И не раз красная юшка текла из его разбитой сопатки. «Молодцу то не в укор, — смеялся басовито он, ведя речь о своих прошлых забавах. — Недаром на Святой Руси присказка сложилась, что за одного битого двух небитых дают». — «Младень, чисто младень, — заливалась веселым (почище, чем серебряный колокольчик) смехом она в такие мгновения, слушая обожаемого супруга. — Хоть и князь, и бородка, вон, золотистым пушком покрывается, — гладила ласково ладошкой по бороде, — а все равно младень младнем …»
Не успела мало-мальски утихнуть замятня из-за киевского престола, как началась распря из-за владимиро-суздальского. Причиной же тому послужила смерть новгородского князя Святослава Юрьевича и последовавшее затем убийство в Боголюбове боярами Андрея Боголюбского. Поговаривали, что даже по сговору с Кучковной, супругой великого владимирского князя…
Оба дядьями ей приходились… Она их, как, впрочем, и других, ни разу не видела, но знала, что есть такие.
Как ни молода была курская и трубчевская княгиня, но и она знала о той оказии, которая предшествовала супружеству князя Андрея. Андрей Юрьевич женат был рано, но к тридцати шести годам, будучи бездетным, овдовел. В эту пору отец его, а ее дед, Юрий Владимирович Долгорукий, большой охотник до женских прелестей, соблазнил супругу боярина Степана Ивановича Кучки, Любаву. Боярин Кучка, прознав про связь жены своей с князем, побил ее страшным боем, чтобы блюла честь и супружескую верность, да и отвез, от греха подальше, а также от княжеских очей, в именьице на Москве-реке.
Но у князя, как водится, нашлись доброхоты, которые и шепнули ему, где Кучка прячет от княжеских утех Любаву. Юрий Владимирович на коня с дюжиной гридней — да в Москву: выручать полюбовницу из узилища. Прискакали — и берет князь Юрий боярина за седую бороду: «Где Любава?» Однако гордый боярин отвечает, что хоть Юрий и князь, но Любаву он ему не отдаст, не позволит насмехаться над его сединами. Только, мол, через мой труп. «Ах, через труп?! — вскричал князь Юрий. — Так быть же, боярин, по-твоему!» И приказал гридням изрубить строптивого боярина. А те рады стараться — мечи из ножен и давай колоть да рубить безоружного.
Боярина Юрий казнил, боярыню Любаву освободил, открыто сделав своей наложницей, а старшего сына Андрея в тот же, 1147 год по рождеству Христову, оженил на дочери Степана Кучки и Любавы, Улите.
Четырех сыновей родила Улита Андрею: Глеба, Изяслава, Мстислава да Юрия-Георгия, но, видать, не могла забыть казни родителя своего. А тут еще, как сказывали сведущие люди, братья Улиты — Петр и Павел — также помнили обиду роду их боярскому от Долгорукого, да и пеняли сестре-княгине. Вот у той зов крови и возобладал над разумом и супружеской верностью. К тому же и сам великий князь постарался — за какую-то незначительную провинность казнил Павла. Среди Кучковичей и пошел ропот: «Или он нас, или мы его… Другого не дано».
Не стало Боголюбского — и понеслось: кто Всеволода Юрьевича на стол прочит, но ставит условие, чтобы столицу вернул в Суздаль, против которого Владимир, несмотря на свою красоту, всего лишь пригород суздальский, град каменщиков, конюхов, псарей и холопов; кто за Михаила Юрьевича ратует, но стольным градом видит древний Ростов, с которого и пошла земля Ростовская да Суздальская. А те, кто был причастен к убийству Андрея, так те в сторону рязанских князей поглядывали, справедливо полагая, что в благодарность за великий стол рязанские князья за смерть Андрея мстить не станут. Вроде бы одолевали искатели рязанского князя. Да надолго ли… К тому же и из-за новгородского стола буча поднялась такая крутая, что не только ложкой не разгрести, но и веслом не развести.
«Не наши борти, не нам и мед собирать, — прослышав про дела во Владимире-на-Клязьме и в Новгороде Великом, сразу же решил Всеволод. — Нам бы свою землю обустроить да обиходить. Половцы-то с каждым годом все нахальнее да нахальнее — из-за княжеских распрей да смут совсем страх потеряли… Да и от суздальских князей оберегаться надо: слишком часто стали они поглядывать на земли соседей. Про таких еще песнотворец Боян сказывал: «Очи завидущие, длани загребущие»! Так что — не наш мед и не нам сбитень готовить. Пусть варят да пьют другие».