Меченосцы
Шрифт:
— Збышко!..
Он тотчас подбежал к ней, опустился на колени, схватил ее исхудалую руку и, целуя, заговорил прерывающимся голосом:
— Слава богу, Дануся! Ты узнала меня!
Его голос окончательно пробудил Данусю. Она села на постели и уже с открытыми глазами повторила:
— Збышко!..
И она заморгала, а потом как бы с удивлением осмотрелась вокруг.
— Уж ты не в плену! — сказал Збышко. — Я отбил тебя, и мы едем в Спыхов!
Но она высвободила руки из его рук и сказала:
— Это все от того, что отец не благословил нас! Где княгиня?
— Проснись же, милая. Княгиня далеко, а мы отбили тебя у немцев.
В ответ она, словно не слыша этих слов и припоминая что-то, сказала:
— Отняли лютню у меня и разбили об стену!
— Боже ты мой! — вскричал Збышко.
И только теперь он заметил ее безумные, блестящие глаза и румянец, пылающий на щеках. В ту же минуту в его голове мелькнула мысль, что, может быть, она тяжело больна и два раза произнесла его имя только потому, что он мерещился ей в бреду.
Сердце его дрогнуло от ужаса, а на лбу выступил холодный пот.
— Дануся, — сказал он, — видишь ли ты меня и понимаешь ли?
Она отвечала голосом, в котором звучала мольба:
— Пить!.. Воды!..
— Иисусе милостивый!
И Збышко выбежал из хаты. У дверей он чуть не сбил с ног Мацьку, который шел узнать, как дело, и, бросив ему только одно слово: "Воды!" — побежал к ручью, который протекал невдалеке среди зарослей и мхов.
Минуту спустя он возвратился с полным кувшином и подал его Данусе, которая начала жадно пить. Мацько еще раньше вошел в хату и, посмотрев на больную, нахмурился.
— Она в бреду? — спросил он.
— Да! — простонал Збышко.
— Понимает, что ты говоришь? — Нет.
Старый рыцарь нахмурился еще больше и почесал в затылке.
— Что ж делать?
— Не знаю.
— Выход один, — начал было Мацько.
Но Дануся перебила его. Кончив пить, она устремила на него свои широко раскрытые глаза и сказала:
— Я перед вами ни в чем не виновата. Пожалейте меня!
— Я жалею тебя, дитя, и все делаю, желая тебе добра, — с волнением отвечал старый рыцарь.
И он обратился к Збышке:
— Слушай! Нечего ее оставлять здесь. Как ее ветер обдует, а солнышко пригреет, так ей, может быть, легче сделается. Не теряй головы, сажай ее в те носилки, из которых ее вынули, или в седло — и в путь. Понимаешь?
Сказав это, он вышел отдать последние распоряжения, но едва выглянул наружу, как вдруг остановился, словно вкопанный.
Сильный пеший отряд, вооруженный копьями и бердышами, словно стеной, окружал хату и полянку.
"Немцы!" — подумал Мацько.
И его душу охватил ужас, но не прошло и мгновенья, как он схватился за рукоятку меча, стиснул зубы и стал на место, точно дикий зверь, внезапно окруженный собаками и готовившийся к отчаянной защите.
В это время к нему приблизился великан Арнольд с каким-то другим рыцарем и сказал:
— Быстро вертится колесо фортуны. Я быль вашим пленником, а теперь вы мои.
И он надменно посмотрел на старого рыцаря, как будто на низшее существо. Арнольд не был ни злым, ни жестоким человеком, но у него был порок, свойственный всем меченосцам: мягкие, даже уступчивые в несчастье, они никогда не умели сдержаться и не высказать своего презрения к побежденным и безграничной гордости, лишь только чувствовали за собой большую силу.
— Вы мои пленники! — важно повторил он.
Старый рыцарь угрюмо оглянулся вокруг. В его груди билось не только неробкое, но даже чересчур дерзкое сердце. Если бы он теперь был при оружии, на боевом коне, если бы около него был Збышко и если б в руках у них были мечи, топоры или те страшные палицы, которыми так ловко владела тогдашняя шляхта, то, может быть, он попробовал бы пробиться сквозь окружающую его стену копий и бердышей. Но Мацько стоял перед Арнольдом один, пеший, без панциря, и, заметив, что его люди уже побросали оружие, как опытный и знакомый с войной человек понял, что положение безвыходное.
Он медленно вынул мизерикордию из ножен и бросил ее к ногам рыцаря, стоящего рядом с Арнольдом. Незнакомый рыцарь с неменьшей гордостью, но вместе с тем и с благоволением заговорил на хорошем польском языке:
— Ваше имя? Если вы дадите мне слово, я не прикажу вязать вас, потому что вы по-человечески обошлись с моим братом.
— Даю слово, — отвечал Мацько.
Потом он объяснил, кто он таков, спросил, можно ли ему войти в хату и предостеречь племянника, "чтобы тот не наделал каких-нибудь глупостей", и, получив разрешение, скрылся за дверями хаты. Спустя несколько минут он появился вновь с мизерикордией в руках.
— У моего племянника не было даже меча при себе, — сказал Мацько. — Он просит, нельзя ли ему остаться возле жены до тех пор, пока не настанет время пуститься в путь.
— Пусть остается, — сказал брат Арнольда, — я пошлю ему есть и пить, потому что в дорогу мы тронемся не сейчас. Люди наши утомлены, да и нам самим нужно подкрепиться и отдохнуть. Просим вас, рыцарь, присоединиться к нашей компании.
Они повернулись и пошли к тому самому костру, у которого Мацько провел прошлую ночь, но по гордости ли, или по незнанию приличий, пошли вперед, оставляя Мацьку позади. Но тот, как человек бывалый, понимающий, как в каком случае нужно поступать, спросил:
— Вы, рыцарь, меня приглашаете как гостя или как пленника? Брат Арнольда смутился, задержал шаги и сказал:
— Пройдите вперед.
Старый рыцарь прошел вперед, но, не желая уязвлять самолюбие человека, от которого во многом зависел, сказал:
— Видно, что вы не только знаете разные языки, но и знаете придворный обычай.
Арнольд, поняв только некоторые слова, спросил:
— Вольфганг, в чем дело и что он говорит?
— Он говорит дело, — ответил Вольфганг, видимо, польщенный словами Мацьки.