Медицинские и социальные проблемы однополого влечения
Шрифт:
На полуслове умолкает. Он поворачивается в первый раз в мою сторону. Печальные глаза смотрят в упор. Я не могу ответить. Уже десять минут, как курю молча. Молчание может показаться грубостью. Я встряхиваю головой. Изображаю деланный интерес. Моя совесть стыдит меня за мой голос, который фальшивит, уши краснеют – это расплата за неискренность. Чувствую, насколько сам себе отвратителен. А он? Разве он другой? Поднимаю виновато глаза. Смотрю на него. Он уклончиво улыбается в ответ. Неискренность – это его нутро. Моё догадливое согласие на секс его устраивает. Он понял, что может со мной делать всё, что захочет. Его рука касается моих брюк. Он оттягивает ремень и пытается залезть в мои плавки. Легко добившись своего, улыбается. Его глаза загораются.
–
В ответ – сопение. Он запускает в мои брюки и другую руку. Он до невероятности сконцентрирован. Разговоры ему мешают. Комичность его позы вызывает невольный смех. И вот он заканчивает борьбу с моим ремнём. Встаёт на колени. Я целую его в затылок. Глажу волосы. Я больше не хочу разговоров. Он целиком занят. Его руки приятно теплы. Он чмокает от удовольствия. Всё вокруг стало посторонним. Сейчас он думает только о себе. И он прав. Инстинкт полового влечения победил. Салли слеп. Салли глух. Его губы поспешно всасывают мою плоть. Его язык – сама ласка. Я достаю платок. Остановить водопад его слюны не удаётся. Мои брюки теперь требуют серьёзной стирки. Всё это для него неважно. Зачем-то он поворачивает голову. Салли слегка обеспокоен. Глаза сконфуженные, рот открыт.
– Что-то не так, сэр? – спрашивает он. Смотрит на меня с удивлением.
– Нет, нет, – поспешно отвечаю я.
“К нему вернулся дар речи”, – не могу не засмеяться про себя. С чего бы это? Никаких вопросов я от него не ждал. Разве он не машина, не заводная игрушка для секса? Я потрясён его профессионализмом и от этой мысли конвульсивно вздрагиваю. Его лицо в ответ бледнеет. Раздаётся кашель. Я помешал ему? Губы неподвижны. Он тяжело переводит дыхание. Я глажу его по лицу. Слегка перебираю короткие волосы. Я не хочу отключать свой спермосос: боюсь прервать его работу. Деловитая молчаливость Салли мне импонирует. Его язык скользит мягко. Пусть это длится вечность. Происходит лишь то, чего я жду от мальчика-проститутки. Его работа монотонна. Его поцелуи чередуются с голодными причмокиваниями. Но вот и подошло время: мы добиваемся успеха. Его глубокий вздох взрывается моим оргазмом. Моё сердце остановилось. На мгновение и он замер. Слышу жадный глоток…”.
От того, что иной Миша Соска обслуживает не казарму автобата, а отдельного клиента; если он делает это не задаром, а, занимаясь проституцией; если действие происходит не в России, а за океаном, суть дела не меняется. Бодлер прав:
Везде – везде – везде – на всём земном пространстве
Мы видели всё ту ж комедию греха…
Врач расценивает подобное поведение как симптом невротического развития. Похоже, Алексей Зосимов был прав, говоря, что за развязным поведением геев часто “скрывается их ранимая душа и отчаявшееся сердце” . Тогда, может прав и мой анонимный корреспондент, приписывающий их невротические комплексы гомофобии окружающего гетеросексуального большинства?
Проверим эту версию, обратившись к Евгению Харитонову. Вот, скажем, его рассказ об одном из самых счастливых событий в его жизни. Красивый 18-летний парень, уходя служить в армию, подарил ему половую близость. То был абсолютно гетеросексуальный юноша, осчастлививший гомосексуала, живущего по соседству, во-первых, следуя собственному любопытству, во-вторых, исходя из уверенности в своей гетеросексуальной ориентации, и, в-третьих, в знак протеста против гомофобных выпадов в адрес человека, которого всегда уважал. Харитонов оценил это как бесценный дар, но его счастье омрачилось невротическими сомнениями.
“Ахх!
то был редчайший, невероятнейший случай, когда можно было делать поганое дело при свете, и только при свете! Потому что в нём не было ни одного изъяна, ни одной даже поры на носу, ни какой-нибудь
Но вот другой вопрос, что он-то ведь должен был бы закрыть на меня глаза, потому что на мне чего только нет. А он мог на меня спокойно смотреть и ещё целоваться. Значит, что же, у него нет вкуса, что ли? А это уже и его не красит. Не делает чести его чувствам”.
Читатели, никогда не видевшие фотографии Евгения Харитонова, решат, что он был вторым Квазимодо. И ошибутся, поскольку у него самая обычная внешность. Всё дело в комплексе неполноценности, доведенном до крайности. Вспомните, что и молодой человек из ранее приведенного рассказа этого автора, тоже “ выдернул свет над кроватью, чтобы кумир не увидел его изъянов” .
Похоже, что интимофобия геев объясняется не столько прямой гомофобией окружающего мира, сколько их фиксированностью на незрелых стадиях сексуальности, а также их собственной интернализованной гомофобией.
Интимофобия – тайная пружина многих девиаций. Скажем, эксгибиционист испытывает наслаждение, появляясь вдруг перед незнакомой ему женщиной с обнажённым половым членом. Индивидуальность, даже внешность его случайной “партнёрши” мало волнуют эксгибициониста: главное для него увидеть её испуг.
Чужды интимности и визионисты, подглядывающие за любовными парочками, за обнажёнными женщинами и особенно за теми, кто справляет нужду в общественном туалете. Посредством дыры, проделанной на уровне гениталий и ануса в перегородке, отделяющей женскую половину от мужской, визионист приобщается к зрелищу, вводящему его в транс. Неважно, сколько ему лет и есть ли у него семья: в этот момент он ребёнок, постигающий запретные тайны и объятый страхом разоблачения и возможного наказания! Какое ему дело до личности женщины, если он погружён в мистическое и жутковатое таинство созерцания самой сути безликого Женского Начала!
Гомосексуалы перещеголяли всех. По меткому выражению поэта Харолда Норса, они превратили туалет в “вонючий храм Приапа” . Здесь можно, отдавая дань собственному эксгибиционизму (если он есть), молча продемонстрировать свои мужские достоинства; можно любоваться чужими гениталиями. И наконец, можно совершить половой акт с незнакомым партнёром, не обменявшись с ним ни единым словом. Для этого надо лишь воспользоваться отверстием, проделанным в перегородке между двумя кабинками, или, на худой конец, войти вдвоём в одну из них. Взаимные экспектации сужаются до такой степени, что даже у самого отъявленного невротика “выключается” комплекс неполноценности. Анонимность придаёт смелости и расширяет рамки дозволенного. Но даёт ли подобное “свидание” чувство счастья? Как не посочувствовать писателю, если он, томимый комплексом собственной неполноценности, довольствуется анонимным контактом с мужчиной, находящимся в соседней кабинке общественного туалета? Между тем, он уверяет, что именно такой способ “близости” “в уборной на фоне измазанных стен” является “честной страстью”! “Солдат тебя как следует не видит, и ты, что не надо не видишь”. Никаких лишних слов, никакого молчания “после никакой там тягостной человечности , отсосал и закрыл” дырку обрывком газеты!
Дощатые перегородки – вот защита, с помощью которой партнёры могут скрыть друг от друга свои мнимые телесные и душевные изъяны. Но эта игра, оказывается, идёт в одни ворота: похоже, у анонимного любовника, о котором мечтает Харитонов, никаких особых дефектов нет. Писатель хочет подарить удовольствие “ простому натуральному (гетеросексуальному. – М. Б.) юноше, просто пришедшему подрочить”. Словом, это себя самого прячет от мира бедный невротик, себя он презирает и ненавидит, о себе сокрушается, подобно Шарлю Бодлеру: