Мединститут
Шрифт:
– 18-
«…А уж если на экране появляется обнажённая женская грудь, то тут сбежавших ревнителей чистоты морали не сосчитать. Было бы глупым высокомерием отрицать, что «та-а-акие» сцены могут возбуждающе подействовать на незакалённую нервную систему подростка. А с половым воспитанием, половым просвещением у нас- признаемся в очередной раз- дело обстоит из рук вон плохо, пожалуй, никак не обстоит»
(Советская пресса, октябрь 1986 года)
До общежития Лечебного факультета К…ского
Это было пятиэтажное кирпичное здание послевоенной постройки в форме буквы «П». Вид у него был ветхий и казённый- краска на стенах давно выцвела, штукатурка почти везде отвалилась, а рыжий кирпич стен имел в себе что-то тюремно-казематное. Генеральный ремонт здесь никогда не проводился. Угрюмость корпуса сглаживали обитатели – молодёжь 17-25 лет, представители советского несгибаемого студенчества. Студенты- медики отличаются от прочих студентов ещё и патологическим оптимизмом- оптимизмом сродни чёрному юмору. Это у них профессиональное и впитывается с первых же месяцев учёбы, когда начинаются занятия в анатомическом театре.
Кто не испытывал нервного потрясения, оказавшись возле мраморного стола с лежащей на нём распрепарированной человеческой мумией, вынутой из ванны с формалином! Кто не держал в руке человеческий череп- но не для гамлетовского нытья, а чтобы чётко показать на нём foramen caecum, alae minoria ossis sphenoidale, крылонёбную ямку и массу, массу других пунктов и анатомических образований! Кто никогда не декапитировал лягушек, не разрезал бездомных собак, не заражал белых мышей особо опасными инфекциями?… словом, кто не готовился стать врачом, тот, может быть, и нашёл бы «эту общагу» ужасной, но и нынешние обитатели её, и прежние, ныне знаменитые и уважаемые в К… люди, вспоминали её тепло, точно родительский дом, с такой теплотой показанный в фильме «Солярис».
Булгаков тоже – только сначала, в первые месяцы первого курса- ещё морщился при виде загаженных общих туалетов, чадных кухонь с тараканами и комнат в четыре и пять кроватей, на которых умудряется одновременно ночевать, не мешая друг другу, вдвое больше людей. Плюсы такой жизни перекрывали немногие её минусы. Тем более, что на старших курсах он уже жил в двухместном »номере» с максимально возможным комфортом.
В общежитии было привольно, и почти все те студенты, кто были местными и жили с родителями, завидовали своим товарищам, поселившимся в «Брестской крепости» – так неофициально называли эту облупившуюся приземистую пятиэтажку.
Булгаков прошёл пешком почти весь путь от общежития Трубопрокатного завода. Голова требовала проветривания, а маршрут на трамваях с пересадкой его отталкивал. По времени это было бы ненамного быстрее, только в транспорте нужно было ещё ждать, платить и толкаться. Пройти же можно было напрямую по задним дворам, между каких-то пакгаузов, несколько раз пересекая на своём пути железнодорожные пути. В темноте существовала опасность где-нибудь споткнуться и подвернуть ногу, но Антон хорошо знал здешние места и любил пешие прогулки.
Он постоянно вздыхал, вспоминая расстроенное лицо Маргариты. Он ушёл, оставив её сидеть на кухне, уткнувшись лицом в сложенные на столе руки. В комнате громко храпел Виктор Иванович.
Антон одел ботинки, куртку и вышел на воздух. К этой странной паре он испытывал глубокое уважение. Такая женщина, как Маргарита Густавовна, изначально вызывала восхищение, а то, что она оценила и выбрала в спутники жизни именно Ломоносова, которого и Булгаков считал образцом для подражания, делало её необыкновенно поэтичной. Но Антон никак не мог понять причин дисгармонии между супругами, возникшей в последнее время. Ломоносов никогда не говорил с ним на эту тему, а Маргарита, при всей своей внешней простоте и открытости, что-то таила глубоко внутри себя.
Почему бы ей не выписаться из этой дурацкой Москвы? Работала бы себе по специальности, делом бы занималась! Чем здесь-то плохо? Город почти миллионный, метро только нет. Москвичка… Студент снова вздохнул. Ему вспомнилось, как пожилой хирург предлагал ехать к Краснокутской. Даже дико было сравнивать Маргариту и эту простушку-сестричку. Что же такое? Неужели не существует любви на белом свете? Неужели низменный инстинкт столь силён? Неужели стоит жениться, зная, что рано или поздно «потянет на свежака», и ты будешь вот так мучиться? Абсурд…
«А Нинка Краснокутская и правда ведь ничего», – подумалось вдруг Булгакову. Он вспомнил длинные взгляды, которые Ниночка иногда бросала на него, её грудные вздохи, редкие нечаянные касания в тесноте процедурной. Ему вдруг захотелось нежности и сочувствия. Он представил себе пухлые губки блондиночки, её округлости и мягкости, её сочувствующие серые глаза, посверкивающие из-за длинных ресниц, нащупал в кармане две копейки и решительно пошёл к ближайшему автомату. Оборванная трубка помешала ему осуществить намерение позвонить соблазнительной сотруднице.
В соседнем автомате тоже что-то было не в порядке- сволочь сжевал «двушку», но гудков не было. Булгаков громко чертыхнулся, как следует треснул кулаком по диску и оставил трубку висеть на шнуре. Другой двушки не было, а «стрельнуть» было не у кого- улица впереди безлюдна. Да может, и к лучшему.
«Ну и что я ей скажу? – невесело усмехнуся он, остывая. – Мне грустно, сестрёнка, давай …? Если б она согласилась, я б её зауважал. Так не согласится же, обидится. А гнать туфту о своей несчастной жизни, водить её в кино, поить газировкой, кормить мороженым, и только ради семяизвержения… бр-р, нафиг-нафиг»…
Как видим, под невинной внешностью чокнутого на хирургии студента, скрывался циничный и расчётливый охмуряло и сердцеед.
– 19-
«Образовались определённые штампы в изображении любви: беганье по долам и весям, обольстительные взгляды на танцах, а вслед за тем умопомрачительные постельные сцены. Только непонятно- если это любовь, то что же тогда кошкины страсти?»
(Советская пресса, октябрь 1986 года)
Вокруг него по-прежнему была промзона Трубопрокатного, совершенно равнодушная к чьим бы то ни было страданиям. Антон поёжился. Столь богатый впечатлениями день, взвинтивший нервы, подогревший кровь коньяк, мизерность обожаемого человека и скрытое презрение такой милой женщины, как Маргарита, требовали разрядки. Нужно было срочно кого-нибудь выеб@ть и успокоиться. Организм Антона настоятельно требовал этого- именно этого.