Мединститут
Шрифт:
У неё уже было, с кем гулять и ходить в кино, и не только. Наде исполнилось 18, и она считала себя достаточно взрослой. В настоящее время у неё был приятель, женатый лётчик с военного аэродрома. Он служил в Германии, был в Венгрии и в Чехословакии, рассказывал интересно, ездил на своей машине, водил в ресторан, словом, был «мэн» что надо. В настоящее время этот роман, завязавшийся в июле в Алуште, был в самом разгаре. Более того, на неё «положил глаз» Вася- Триптофан (по фамилии Трифонов-Кафтанов) с пятого курса, поэт и гитарист, непременный участник художественной самодеятельности, известный всему институту
Антон, получив отказ, повёл вдруг себя глупее некуда – начал всюду ходить за Надей, ждать её после занятий, звонить, приставать с какими-то разговорами и упрёками, страдать, тосковать, напиваться, пропускать лекции – в общем, достаточно скучная и банальная история, вспоминать которую было тяжело. Вскоре их отношения совсем прекратились, они перестали и здороваться, и замечать друг друга. Если случалось отозваться друг о друге третьему лицу, отзывались очень отрицательно. Впрочем, внезапная и агрессивная антипатия после периода безмятежной дружбы свойственна многим людям, особенно, если в ходе отношений они меняли взгляды на жизнь или просто взрослели.
Его легонько стукнули по плечу, и Антон, очнувшись от мыслей, увидел долговязую фигуру Ломоносова в пальто и шляпе, начавшего энергично спускаться по ступенькам. В руке он держал вместительный портфель. Булгаков поспешил за ним. Молча они дошли до остановки, молча втиснулись в переполненный трамвай. Молча проехали шесть остановок и молча вышли.
Остановка называлась «Шпалопропиточная» и славилась единственным на весь город, не закрытым пивным баром. Это был вместительный павильон человек на триста, пиво разливалось из автоматов по 20 коп. поллитра.
Медики так же молча пролезли в дырку забора, срезав себе путь, и оказались перед серым жестяным павильоном. Внутри многоголосо гудело, из дверей валил табачный дым, чувствовалось, что бар переполнен. На улице под начавшимся дождём мокла очередь человек в пятьдесят. Судя по выражению их лиц, единственным их желанием было поскорее попасть внутрь, но из бара почти никто не выходил, а патруль из четырёх крепких дружинников с повязками на рукавах следил за порядком крепко: впускали один на один- один выходит, один заходит.
Виктор Иванович и студент некоторое время подождали, потом Ломоносов тронул товарища за рукав и они пошли прочь. Через два квартала начинался небольшой скверик. Хирург выбрал скамейку посуше, сел и показал на виднеющийся в конце аллеи гастроном.
–Сбегай, возьми там бычков каких-нибудь в томате и спизди стакан, – коротко приказал он.
–А зачем, Виктор Иванович? У вас что, выпить есть?
–Гляди сюда, – Ломоносов приоткрыл портфель и, оглянувшись, показал Булгакову два горлышка коньячных бутылок, завёрнутых в белую бумагу. – От мужа Маринки презент нам с тобой. Понял? Дуй.
Вскоре Антон вернулся. На закуску он принёс полкило вафель, мочёные яблоки и два шоколадных батончика.
–А что, посущественней ничего, что ли, не было? Сырок там какой-нибудь или хотя бы тушёнка? Что ты такую херню принёс? – спросил хирург.– С такой закусью и такой коньяк?
–Не было, Виктор Иванович. Я хотел сыру взять, но там как раз завоз масла сливочного и творог выбрасывают, бабок у прилавка полно, не подойдёшь. А с тушёнкой в стране напряжёнка…
Гранёный стакан, который затем Булгаков вынул из-за пазухи, он незаметно стащил в буфете. Дождь перестал, но всё равно было сыро и противно. Сели на лавочку. Ломоносов пристроил портфель боком у себя на коленях, приоткрыл, разложил закуску. Ловко откупорив одну из бутылок, он налил полстакана и заткнул горлышко. С бутылками Виктор Иванович обращался умело.
–Одним глотком, быстро, – скомандовал он.
Едва Булгаков перелил обжигающую жидкость себе в рот, старший забрал у него стакан, налил себе и глотнул залпом. Пока Антон с выступившими на глаза слезами ковырялся в портфеле и жадно сосал мочёное яблоко, капая себе на брюки, Ломоносов молодецки нюхнул рукав и медленно полез во внутренний карман, вынул измятую пачку болгарских сигарет «Стюардесса», выщелкнул сигарету, закурил, удовлетворёно пыхнул. Потом засунул пачку обратно, нашел руку Антона, вложил ему в ладонь что-то и сжал. Булгаков моментально покраснел и начал всовывать сложенную бумажку обратно.
–Ты что- дурак? – строго спросил Виктор Иванович, сверкнув очками. – Дурак?
–Нет, не дурак. Но…
–Твоя доля. Ну, хули вскакиваешь? Спрячь и не елозь.
–Нет! Виктор Иванович, я не могу. Нетрудовые доходы! Заберите…
–Сейчас! Комсомолец, блять. Спрячь, я сказал! – прикрикнул старший. – Сказано- твоё, значит, твоё. Самый что ни на есть трудовой доход, только без налога государству. Экий ты мудак, Булгаков. Всю жизнь на зарплату жить собираешься?
Антон угрюмо отвернулся и брезгливо спрятал бумажку, не глядя на неё и не разворачивая. Ломоносов повеселел.
–Так-то лучше. Ну, проскочила первая? Эта самая трудная, дальше лучше пойдёт. На-ка ещё соточку… Ёбнул? Ну вот, молодец…
Хлебнув ещё полстакана, Антон моментально ощутил тепло, прилив сил и необыкновенную ясность мышления. Он скушал пару вафель, вытер с губ крошки и закурил. Рядом сопел и дымил сигареткой Ломоносов. Дождь давно перестал, и в парке уютно темнело.
–Слушай, хорошо, что мы в этот гадюшник не пошли, – заметил он. – Вот же хуйня какая вокруг творится – не посидеть нормально, не выпить… Так что, говоришь, Самарцев тебя ругал?
Антон вкратце рассказал о разговоре с доцентом. Виктор Иванович выслушал не перебивая, только сигареты менял часто, прикуривая одну от другой и щурился.
–Я давно замечаю, что Аркаша-карьерист Петрухе жопку лижет, – проговорил он,– но чтобы так старательно… И Гиви за него теперь вступается, хотя сначала только плевался. Это интересно. Всяких уродов я видел в хирургии. Но чтоб так нагло себя вели…
–Послушайте, Виктор Иванович, в чём здесь дело? Откуда такой неограниченный блат?– очень сильно оживился Булгаков, всем корпусом разворачиваясь к своему учителю.– Ну учатся у нас сын нашего декана, дочка профессора Карпенко с кафедры урологии. Ну, не без заносов ребята, но не борзеют. А вот откуда этот Горевалов? Что он не институтский, то есть не сынок никого из профессорско-преподавательского состава, мы уже выяснили. Но откуда он тогда?