Медная пуговица. Кукла госпожи Барк
Шрифт:
Неужели Эдингер разговаривал со мной для отвода глаз, а на самом деле немцы ведут на меня облаву и загоняют в приготовленный капкан?
Тем временем вчерашний посетитель приблизился к дому и скрылся в подъезде. Предупреждая его звонок, я сам пошел открыть дверь: мне не хотелось, чтобы его видела Марта. Но, как нарочно, Марта находилась в передней, она чистила коврик перед входной дверью.
Раздался звонок, и Марта открыла дверь.
— Заходите, пожалуйста, — вежливо сказала она и посторонилась, уступая гостю дорогу.
Мы поздоровались.
—
— Как будто, — неопределенно ответил я.
— Поехали? — спросил он.
Я кивнул и обернулся к Марте:
— Если завтра заедет госпожа Янковская, передайте, я вернусь поздно.
— Хорошо, — отчужденно произнесла Марта, сняла с вешалки мое пальто и, подавая его мне, сказала уже другим, более приветливым тоном: — Добрый путь вам, добрый путь, господин Берзинь.
У нас с Мартой установились ровные и, я бы сказал, спокойные отношения. Она делала свое дело, я жил своей жизнью, мы не мешали друг другу. Она производила хорошее впечатление — занятая всегда какой–нибудь работой, она не обнаруживала интереса к моим занятиям, но…
Кто мог поручиться, что Марта не приставлена ко мне, кто мог поручиться, что немцы или англичане не платят ей деньги за то, чтобы она держала мистера Блейка под соответствующим надзором?
— А если я экстренно для чего–нибудь понадоблюсь, мы будем в ресторане «Эспланада», — сказал я на всякий случай. — Хотя госпоже Янковской лучше об этом не говорить.
Пистолет Блейка был у меня в одном кармане, кастет, который я стал носить по совету Янковской, — в другом.
— Поехали, — сказал я.
Мы спустились вниз. Незнакомец кивнул на машину.
— Поведу я?
Я открыл дверцу.
— Садитесь, я сам поведу машину.
Мы сели, двинулись, и в этот момент, когда я, по существу, отдался в руки своему спутнику, мне почему–то почувствовалось, что никакой он не провокатор, не враг и не шпион, а действительно капитан Железнов…
Нельзя, конечно, руководствоваться в жизни одной интуицией, она может — да и как еще! — подвести в самый решительный момент, но нельзя и полностью ею пренебрегать: нередко необъяснимое чувство симпатии или антипатии способно направить наши шаги в нужном направлении. Подумав о том, что мой спутник на самом деле советский офицер, я как–то успокоился и, вместо того чтобы предаваться всяким тревожным мыслям и колебаниям, сразу сосредоточился на внешних впечатлениях, что особенно важно для того, кто ведет машину по улицам большого, многолюдного города.
Наступал вечер, улицы редели, все спешили разойтись по домам, неторопливо шагали лишь немецкие офицеры; на каком–то углу стоял патруль и проверял у прохожих документы; из окон кафе доносились звуки музыки и какие–то выкрики.
Словом, жизнь в оккупированной Риге шла своим чередом.
Я вел машину не торопясь: в Риге не торопились только победители, и чем медленнее вел я свою машину, тем меньше подозрений мог возбудить.
Со своим спутником я почти не разговаривал;
— Куда ехать? — коротко спросил я его.
— В сторону Межапарка.
Этот громадный парк, больше напоминающий тщательно ухоженный лес, составлял гордость рижан и был излюбленным местом прогулок, пикников и спортивных состязаний. Но в этот военный вечер в парке не было никого, лишь где–то в глубине, в самой чаще, стояли, если верить сведениям посещавших меня девушек, орудия противовоздушной обороны. Миновали Межапарк.
— А теперь? — спросил я.
— Теперь мы поменяемся местами. — Мой спутник заговорил по–русски. — Дальше машину поведу я.
Он напрасно пытался поймать меня, я решил соблюдать осторожность до конца.
— Я вас не понимаю, — упрямо повторил я по–английски. — Напрасно вы считаете меня русским.
— Ну и выдержка у вас! — одобрительно пробормотал он по–русски и перешел на английский язык. — Дайте мне руль, придется петлять, я доберусь быстрее.
— А если я не дам?
— У вас просто ничего не получится, — ответил он спокойно. — Вы не сможете здесь ориентироваться… — Он улыбнулся и доверительно сказал опять по–русски: — Положитесь на меня.
Я пожал плечами, и мы поменялись местами.
— Теперь держитесь, — сказал мой спутник. — Поиграем немножко в прятки…
Он начал кружить по дорогам, мы ехали то в одну, то в другую сторону, быстро проезжали мимо одних хуторов и медленно мимо других, потом он резким рывком свернул с дороги и остановился за каким–то домом.
Было тихо, мой спутник выглянул на дорогу — нигде никого. Поехали дальше.
Так он проделывал несколько раз, сворачивал с дороги, останавливал машину и ждал. Но мы ни разу не заметили, чтобы нас кто–нибудь преследовал.
Потом он опять начал петлять, помчались по одной дороге, свернули на другую, приблизились к какому–то хутору, подъехали к какой–то мызе и неожиданно въехали в раскрытые ворота.
— Вылезайте, — быстро сказал мой спутник.
Я вылез. Он загнал машину в сарай, вышел во двор и закрыл распахнутые двери. Во дворе было пусто.
— Приехали? — спросил я.
— Нет, нет. Будем ждать.
Вскоре во двор въехала грузовая машина. Шофер выглянул из кабины, увидел нас. Рядом с шофером сидела женщина, они оба по–латышски поздоровались с моим спутником.
— Быстро, быстро! — крикнул шофер.
Мы залезли в кузов, он был заставлен бидонами из–под молока. Раздвинув бидоны, мы опустились и незаметно устроились между ними.
Не успели мы сесть, как машина выехала обратно, обогнула хутор, понеслась по дороге.
Мы никуда и нигде уже больше не сворачивали.
— Что это за машина? — спросил я.
— На ней возят молоко в офицерскую столовую в Риге, — с усмешкой ответил мой спутник. — Машина проверенная.
Внезапно, как и все, что происходило этой ночью, шофер затормозил, и машина остановилась у обочины дороги.