Медноголовый
Шрифт:
Конгрессмен бросил недобрый взгляд в спину отошедшего метров на сто генерала со свитой:
— А мне сдаётся: он просто побоялся, что неотёсанная южная деревенщина в драке может припачкать его чистенькое наутюженное войско. Считаешь, нет, Лассан?
Лассан считал, что война продлилась бы от силы месяц, если бы армия северян двинулась сейчас вперёд, пусть и неся потери, но набирая инерцию наступления, против которой Юг бы не выстоял. Только высказаться означало влезть во внутреннюю склоку вашингтонских военных с политиками, чего ему не позволяли делать ни дипломатический статус, ни опыт. Так что Лассан пожал плечами, а от дальнейшей дискуссии его спасло появление художника из газеты, начавшего набрасывать на бумаге очертания гнилого бревна на крошащихся досках.
— Ты, небось, и не в курсе, сынок, какую великую победу запечатляешь для потомков? — язвительно затронул газетчика сенатор, обдирая с сигары промокший наружный слой перед тем, как вставить её в рот.
— Великая или нет, достаточно того, что это не разгром. — флегматично рассудил художник.
— Но и не победа, сынок. Мы не вышибли отсюда мятежников пинком. Нет, они сами, по доброй воле, ушли отсюда ставить свои дурацкие деревянные пушки где-то в другом месте. Вот вздёрнем на суку Джеффа Дэвиса — вот это будет победа. А эти чёрные брёвна гниют здесь с прошлого года, чтобы дурачить нашего «юного Наполеона». Деревянные пушки для деревянной головёшки, — конгрессмен смачно сплюнул в грязь, — Но ты рисуй-рисуй, не отвлекайся. А то ещё пропустишь что-то важное. Например следы от колёс настоящих пушек, которые, по мнению нашего доморощенного Наполеона, вчера отсюда уволокли.
Художник покосился на сенатора, помедлил, но не выдержал — заглянул за край настила и удивлённо воскликнул:
— Но здесь же нет никаких следов от колёс?
— В самую точку, сынок. — довольно осклабился конгрессмен, шагая прочь в сопровождении Лассана, — А значит, ты на полкорпуса уже обошёл нашего МакКлеллана.
Сотней шагов дальше на другую «квакерскую пушку» зло взирал господин с воинственно торчащей из зубов трубкой, жёсткой бородой, облачённый в линялый редингот, высокие сапоги и шляпу с узкими полями и круглой тульей. Постояв, он с чувством хлестнул пушку коротким хлыстом и крикнул помощнику подавать лошадь.
Тем же вечером господин принимал в гостиной занятого им в Манассасе дома посетителя. Жилья под расквартирование в городе не хватало, офицеры в ранге ниже генерал-лейтенанта размещались по палаткам, и то, что штатский господин занял целый дом, говорило о весьма высоком положении. Надпись мелом на дверях особняка гласила «майор Е.Дж. Аллен», хотя ни фамилии Аллен, ни офицерского звания господин не носил. Зато он очень любил всевозможные мистификации, псевдонимы и переодевания. Звали его Аллен Пинкертон, некогда работал он агентом сыскной полиции Чикаго, затем основал собственную детективную контору, где и трудился, охраняя железные дороги от бандитов, до того, как генерал МакКлеллан назначил его главой секретной службы Потомакской армии.
Аллан Пинкертон, род. В 1819 году в Шотландии. Человек, больше доверявший собственной буйной фантазии, чем скучным фактам (к немалой своей выгоде, надо сказать). В феврале 1861 года, будучи главой детективного агентства, узнал о якобы готовящемся южанами покушении на Авраама Линкольна, организовал спасение президента от заговорщиков совершенно в духе авантюрных романов: с переодеваниями, перерезанием телеграфных проводов и прочими ребяческими радостями. В общем, на президента никто не напал, а, когда обидевшиеся южане начали предъявлять Пинкертону претензии (вполне обоснованно, ибо ни документальных свидетельств заговора, ни самих заговорщиков, которые, де, сбежали, Пинкертон не предъявил), с очаровательным простодушием наш герой отбрил их фразой: «Вы требуете доказательств? Президент жив — вот моё доказательство!» Линкольн, по-видимому, знал истинную цену гению сыска, потому что, хоть и попиарился вволю на мнимом покушении, но с началом Гражданской войны к серьёзным делам Пинкертона на пушечный выстрел не подпустил, и тот так и прозябал в забвении, если бы не старый приятель Джордж МакКлеллан, сделавший шотландца главой разведывательной службы своей армии. И с отставкой МакКлеллана, что характерно, карьера Пинкертона, как военного разведчика, закончилась.
Сейчас перед Пинкертоном в тусклом свете свечей переминался с ноги на ногу вызванный им офицер.
— Вы — майор Джеймс Старбак?
— Да, сэр. — подтвердил Джеймс с опаской.
От внезапного ночного вызова он не ждал ничего хорошего. Последнее время Джеймс чувствовал себя никому не нужным. Бывший лощёный штабист, причастный к секретам высшего командования, он был низринут до уровня рядового интенданта 1-го корпуса. В его новые обязанности входили учёт и отпуск сушёных овощей, муки, вяленой говядины, солёной свинины, галет, кофе. Обязанности он исполнял добросовестно, по-другому не мог, но офицеры получающих провиант полков и батарей всё равно честили его вороватым сукиным сыном и хитрым выродком. Джеймс знал, что их попрёки несправедливы, и это только сильнее расстраивало и унижало его. Он никогда в жизни не был так несчастен.
Господин, назвавшийся Алленом, вертел в руках письмо Адама, что удивило Джеймса и заставило по-новому оценить ночной вызов сюда. Письмо Джеймс отослал в штаб генерал-майора МакКлеллана ещё в старом году, сразу по прибытии на Север, но, насколько мог судить майор, интереса информация Фальконера у командования не вызвала. Сам Джеймс не имел ни характера, ни власти на то, чтобы доказывать важность письма, и с течением времени уверился, что послание Адама похоронено в архивах навсегда. Тем не менее, странный майор Аллен, похоже, вполне отдавал себе отчёт, насколько ценны переданные Адамом сведения.
— Кто дал вам письмо, майор? — спросил Пинкертон.
— Я обещал не раскрывать тайну его личности, сэр.
Джеймс подосадовал из-за того, что невольно добавил это «сэр». Почему, спрашивается? Званием Аллен его не превосходил, вид имел обшарпанный, но было в нём нечто, резонировавшее с природным подобострастием Джеймса, и потому Старбак из чистого упрямства зарёкся, обращаясь к Аллену, добавлять почтительное «сэр».
Пинкертон натолкал заскорузлым пальцем в трубку табак, поднёс к ней свечу, раскурил:
— Ваш брат сражается за мятежников?
Джеймс покраснел. Измена брата Натаниэля была предметом стыда всей семьи Старбаков.
— Да, сэ… майор. Увы.
— Он написал письмо?
— Нет… майор. Не он. Желал бы я, чтобы это был он.
Пинкертон пососал трубку. Табак в её чашке трещал, тлея. Ветер завыл в дымоходе, бросив в комнату клуб дыма.
— Если я поклянусь вам, что мне можно верить, майор, — начал Пинкертон с мягкой картавостью, свойственной всем уроженцам Шотландии, — поклянусь всем, что свято для меня, душой моей покойной матушки, Библией и Северной Америкой, что я никогда никому не открою имени вашего информатора, вы сообщите мне его?
Джеймс заколебался. Соблазн был велик. Открыть имя Адама и под эту марку попросить перевод с опротивевшей должности интенданта на какое-нибудь менее хлопотное место. Но Джеймс дал слово и нарушить его не мог, а потому с сожалением покачал головой:
— Нет, майор. Я вам верю, но я обещал.
— Что ж, очень благородно с вашей стороны, Старбак. — Пинкертон скрыл своё разочарование и вновь уставился на письмо, — Ваш человек написал правду, а остальные — нет. Правду или что-то очень близкое к ней. С численностью войска Джонстона он оплошал; нам известно, что у генерала, как минимум, вдвое больше штыков, но в отношении всего прочего ваш человек попал в самую цель!