Медвежатник
Шрифт:
Рядом с ними, прикрыв срамное место длинным белым полотенцем, вертелся низенький высохший старичок. Своим видом он напоминал злобную болонку, намеревавшуюся принять участие в завязавшейся потасовке, и сейчас только выискивал случай, чтобы побольнее цапнуть попавшегося за икру.
— Здесь их целая шайка, господа! — размахивал он руками. — Один ворует, другой на стреме стоит! Полюбуйтесь, господа! Вот он вор и есть!
Посетители безучастно наблюдали за банным вором, поближе пододвигая к себе свои котомки.
— А у меня ведь, господа, в кармане двадцать
Половые приволокли вора к огромной деревянной колонке, подпирающей сводчатый потолок. Стянули ему руки бечевой, а потом один из половых — рыжебородый и пучеглазый, — картинно поклонившись, произнес:
— Банного вора, господа, поймали. Извиняйте за беспокойство и зла на нас не держите. А коли кому из вас досаждали воры хотя бы единожды, милости прошу! — Он вытащил из-за голенища сапог увесистый кнут и положил его рядышком на тумбочку. — Накажите его, как душе угодно.
После чего половые привязали вора к колонне и не спеша удалились по своим банным делам.
— Двадцать пять рублев захотел! — орал старичок в самое лицо вору. — Двадцать пять рублев захотел?! Будут теперь тебе деньжищи!
Он поднял с тумбочки кнут и, примерившись к бокам древком, сжав зубы, четырежды наказал вора.
— Будешь теперича знать. — Он осторожно положил кнут на место. — Я, господа, всю жизнь в эту баньку хожу. Меня здесь каждый половой да банщик знает. Кто бы мог подумать, что на мой номерок такой супостат позариться может. — И неожиданно подобревшим голосом обратился к банному вору: — Что же ты, милок, на чужое добро позарился. Ай, нехорошо! Ай, нехорошо! — Он еще раз посмотрел на плеть, сиротливо лежавшую на белой простыночке, видно соображая, а не закрепить ли праведное слово очередной порцией тумаков, и, решив, что наказал достаточно, торжествующей походкой отошел к своему шкафчику.
Плеть не скучала. Мужики, громыхая лейками, останавливались у колонны, где был привязан банный вор, и, отставив в сторону на минуту мочала, прикладывались кнутом к мосластому телу воришки, вспоминая свои прежние неприятные банные приключения.
Иной раз в зал заглядывал Охабень. Угрюмо посмотрев на вора, он с лаской обращался к посетителям:
— Не извольте беспокоиться, господа. Все ваши вещички будут в целости. Мы тут и без полиции разберемся. А кто на банных воров зло имеет, так милости просим, кнут к вашим услугам.
Лицо Еникея не потеряло плутоватости даже с возрастом. Глядя на разбойный прищур хозяина баньки, его легко можно было представить у деревянной колонны со связанными за спиной руками.
Григорий Васильевич распахнул дверь. В лицо ударил тяжелый пар с едким запахом мыла и стираных вещей. Голые мужики с понурым видом осмотрели вошедшего, совсем не подозревая о том, что в дворянской бане изъявил желание попариться главный московский сыщик.
Создавалось впечатление, что он оказался в эпицентре ада — вокруг клубился пар, раздавался треск камней, откуда-то сверху слышались приглушенные разговоры, как будто прилетевшие
Когда глаза попривыкли к влажному пару, Аристов разглядел четверых мужчин. Самые обыкновенные физиономии. Даже при очень богатом воображении невозможно было представить за их ссутулившимися плечами парочку-другую крыльев. А то, что он принял сначала за шуршание хитона, было не что иное, как шипение кипящей воды.
Над потолком цветастыми облаками было развешано белье, что свидетельствовало о том, что даже чертям не чужда чистая одежда.
Один из падших ангелов обругался матерно и щедро плеснул на каменку ковш воды. Печная галька недовольно и мелко затрещала, обдав помещение густым паром.
— Ах, хороша! Ах, жарка! — восторгались мужики.
Обжигающий пар грозился сварить лицо, испепелить волосы, свернуть уши. Аристов крепился, как мог, хотя понимал, что еще пара минут подобного мужества, и он свалится на мокрый пол парной бездыханным.
— Я, братцы, пойду, — смущенно произнес Григорий Васильевич, — уж больно горячо стало.
Его дожидался ковшик с остывшей водой и неряшливый обмылок. Вещей не было. Рядом усердно, с суровым сосредоточенным видом натирал мочало детина лет тридцати.
— Послушайте, любезнейший, — обратился Аристов к мужчине. — Вы, случайно, не заметили, кто подходил к моему месту? А то, знаете ли, неловкость вышла, вещички-то мои пропали.
Чернобородый дядька оторвал взгляд от намыленной мочалки. Хмуро оценил рыхловатую фигуру Григория Васильевича и, мгновенно определив его в мещанское сословие, наставительно произнес:
— Это тебе, мил человек, не со склянками разными возиться. Как-никак в баню пришел. Здесь за своими вещичками в оба глаза приглядывать нужно. — И с унылым видом, как если бы это была нелюбимая работа, принялся натирать мочало.
Чертыхнувшись разок, Аристов побрел в парную. Пар за это время успел уже рассеяться. В противоположном конце мыленки он заметил контуры двух людей. Они проступали через пар, словно души грешников в преисподней. Присмотревшись, Григорий Васильевич определил, что на этот раз жаром наслаждались другие. Он отметил еще одну странную особенность — вещей поубавилось, на тоненькой веревочке под самым потолком висели пара черных носков и еще что-то кружевное, темно-желтого цвета, напоминающее старушечий пеньюар.
Аристов сел на одну из лавок. Пар сгустился. Некоторое время глаза привыкали к нему, а когда очертания сделались отчетливыми, он заглянул под лестницу: в обыкновенном банном тазу лежала цветастая косоворотка и брюки; в самом углу мыленки он рассмотрел сброшенные в кучу вещи, среди которых темным пятном выделялись пиджак и толстый свитер. Комбинация была нехитрой: банные воры плескали на раскаленную печь воду, а когда от жары невозможно было усидеть и посетители, кряхтя, покидали парную, они в спешке срывали постиранное белье и прятали его в укромных уголках. За краденым воры приходили перед самым закрытием: упаковав вещички в чемодан и любезно раскланявшись с банщиками, смиренно удалялись.