Мексиканка
Шрифт:
Салли улыбнулась.
– Ну, теперь мы знаем, как тебя расшевелить, – сказала она Реджи и стала разглядывать другие пластинки, а Дара всё пристально смотрел на диск и вслушивался в высокий и скрипучий голос певца.
Реджи протянул палец и поднял рычажок. Музыка оборвалась. Реджи, не поворачиваясь от проигрывателя, сказал:
– Фотография на конверте пародирует типичную для Англии того времени ситуацию: семья собралась, нарядилась, села ждать гостей и поставила на стол conversation piece. Но что скажешь о непонятном абсолютно чёрном предмете?
– Что? – спросил Дара робота.
Робот не ответил. Дара посмотрел на Салли, Салли пожала плечами. То, что произнёс робот, явно принадлежало Мёрфи. Одна из сотен историй, какие он рассказывал и ещё явно бы рассказал, не исчезни он так внезапно. Салли поймала себя на том, что не думает над словами робота, а наблюдает за реакцией Дары. Это стало для неё привычкой: после разговора с Верой она невольно стала обращать внимание на то, как он реагирует на рассказы Мёрфи. И таки Вера была в чём-то права: для них двоих рассказы Мёрфи звучали совершенно по-разному.
Для Салли рассказ был подобен пазлу: Мёрфи выкладывал на стол недостающий фрагментик, мозаика складывалась и Салли хотелось похлопать в ладоши. Но всё что было в итоге – красивая картинка.
Дара же продолжал пытливо всматриваться куда-то внутрь себя. Будто для него рассказ был бесформенным с виду отрезом ткани, который надела огромная невидимая рука и ткань обрела форму и стала перчаткой. А Дара всё пытался разглядеть владельца невероятной руки.
Как если бы рассказ был фокусом и Салли была довольна тем, что фокус удался и её обманули, но Дара всё пытался и пытался разгадать секрет.
Конечно, некоторые рассказы были слишком странными, будто он им давал попробовать дорогое вино, а Дара с Салли, не привыкшие ни к чему, кроме дешёвого джина с тоником, морщились от кислого и вежливо просили чего-нибудь попроще.
Салли стало немного совестно: она пропускала мимо ушей болтовню старого художника, вся поглощённая своим парнем, будто на нём свет сошёлся клином. Теперь, когда Мёрфи исчез, у неё нет ни малейшего представления, где его искать. А она по-прежнему смотрит на парня. И – тут она наконец заставила признаться себе в этом – немного боится, что без Мёрфи их отношения развалятся. Сейчас у них общая дыра в жизни, но как долго дыра может заменять общего друга?
– Я надеюсь, все остальные подсказки не в пластинках, – сказал Дара. – Их здесь сотен пять.
– Семьсот тридцать шесть, – сказал Реджи.
– Ага, – сказала Салли. – Всего-то год, если слушать по две в день.
– Обязательно слушать? – повёл плечом Дара. – У Мёрфи музыка иногда – как по лестнице взбираться, но не ногами, а извилинами.
– Ну ты скажешь тоже.
– Правда. Он меня как-то заставил слушать какой-то джаз и это…
– Вот как? Меня он ничего не заставлял слушать. Начинает казаться, что он тебя любил больше, чем меня.
– … это было как решать кубические уравнения из нот. Красиво, но я был вынужден просить пощады.
– Ну раз он тебе ставил музыку, ты и думай, какая пластинка должна быть следующей.
– Он мне одну ставил. Но я не помню имени. Кстати, я тебе пересказывал. Помнишь… – Дара слегка покраснел, – про того музыканта, который запрещал записывать концерты?
– Помню, – смущённо улыбнулась Салли. – Его звали Джарретт.
– Да. Стив Джарретт? Тим Джарретт?
– У тебя есть что-то из Джарретта, Реджи? – спросила Салли.
Реджи ожил, нагнулся и вытащил из стеллажа белый конверт с большой фотографией кудрявого мужчины, склонившегося над клавиатурой рояля.
– «Кёльнский концерт», – сказал робот галантной интонацией, каким дикторы объявляют название аудиокниги, и поставил пластинку на проигрыватель. – Чистая импровизация от начала и до конца.
Робот опустил рычажок, игла коснулась диска и из колонок донеслось негромкое потрескивание. Поверх потрескивания зазвучали фортепианные ноты. Как только отзвучала первая музыкальная фраза робот протянул руку к усилителю и выкрутил ручку громкости. Салли и Дара услышали смех – видимо, что-то развеселило публику, сидевшую на концерте.
Робот убавил громкость, музыкант продолжил играть.
– Публика смеялась, – сказал Реджи, – потому что первыми нотами Кит Джарретт спародировал звонок Кёльнского оперного театра, которым объявляли начало представления. Джарретт повторил фразу, изменил её, продолжил, снова изменил, и из этих первых шести нот он стал выстраивать, выращивать музыкальную мысль – на час с лишним. Это двойной альбом. Две виниловых пластинки. О-оо!
Салли с Дарой переглянулись. Робот явно пересказывал то, что ему говорил Мёрфи. Он даже сохранил типичное восклицание художника, произнеся его, впрочем, всё тем же масляным голосом и штампованной, приятной до оскомины интонацией диктора.
– Шестьдесят шесть минут и семь секунд фортепианной музыки, – продолжил робот. – Представьте, подростки, одна из самых знаменитых записей в жанре была сочинена в один присест.
– Мы не подростки, – вдруг перебила его Салли, не удержавшись, – словно робот и был Мёрфи.
– А кто ж вы? – спросил Реджи.
– Молодые взрослые.
– Хорошо, молодые взрослые, – невозмутимо сказал Реджи. – С «присестом», кстати, тоже интересно. Кит Джарретт гастролировал по Европе на поезде, и от разъездов у него разболелась спина. И будто этого было мало, судьба подкинула ещё один сюрприз: рабочие Кёльнского Дома Оперы перепутали рояль. Вместо концертного инструмента поставили репетиционный, который звучал тихо и его нельзя было услышать с задних мест. К тому же рояль был вдрызг расстроен.
В общем, не задалось. Организацией концерта занималась семнадцатилетняя девочка, это был её первый концерт.
Джарретт походил вокруг инструмента, взял пару аккордов, отказался играть и ушёл. Заменить инструмент не получилось, потому что в холод и проливной дождь рояль без специального оборудования не перевезти. Джарретт уже сел в машину, но девочка-организатор догнала его и стала умолять. Стояла у машины под дождём, пока не уговорила.
Урок истории: если вы сидите в машине и думаете «Да катись они все, гори он огнём, этот Кёльн со своими любителями авангарда», но вас упрашивает мокрая немка, имеет смысл пожалеть девочку – глядишь, запишете бессмертный альбом. Впрочем, он со временем станет вам поперёк горла, потому что сколько музыки вы бы ни записали после, глупая публика будет слушать только этот диск…