Мельница на Лютыне
Шрифт:
Ярогнев, стоявший у тополей, тоже заметил брата.
— Марысь! Марысь! — крикнул он и помчался к нему, огибая мельницу. — Бабушка, бабушка! — звал он на бегу. — Марысь там, внизу!
В эту секунду раздался негромкий треск, и плотина с шелестом, похожим на тяжелый вздох, развалилась пополам, как посаженное в печь тесто. Струя воды страшной темной змеей хлынула вниз. Ксендз Сатурнин увидел, как Марысь обернулся назад, упал. Поднявшись, он стоял все так же неподвижно, словно зачарованный развернувшейся перед его глазами грозной картиной. Быстро заливая котловину, волны добежали до мальчика, водяной вал внезапно вырос подле него, сбил его с ног… Марысь взмахнул ручками, опрокинулся навзничь, мелькнул в желтом водовороте, как только что перед тем мертвый кот, и так же мгновенно исчез среди оглушительного гула и рева воды, наполнявшей уже всю долину Лютыни.
Тело Марыся, запутавшееся в прибрежных кустах, нашли за километр от мельницы, почти у самой Вильковыи. Эльжбета схватила его и, спрятав под свою шаль, принесла домой. Марыся положили на постель деда, и старая бабка долго голосила над ним. Часа через два, придя немного в себя, она с запекшимися губами и красными от слез глазами набросилась на Ярогнева, крича, что во всем виноват он, потому что недоглядел за малышом. А старый Дурчок все время сидел во дворе, уставив неподвижный взгляд на разрушенную плотину и сломанные шлюзы.
— Иди в дом, — кричала на него жена. — Примерзнешь к месту.
Ярогнев безмолвно стоял в углу комнаты, не сводя глаз с посиневшего трупика, в котором трудно было узнать Марыся.
— Садись поешь, — позвала его Эльжбета. — Не стой так.
Но ни старик, ни Яро не двинулись с места. Эльжбета опять с плачем припала к кровати и заголосила над Марысем.
— Все из-за этого проклятого ксендза! — сказал вдруг Ярогнев сквозь зубы.
Как ни была Эльжбета поглощена своим горем, она услышала эти слова.
— Что ты болтаешь? Почему из-за ксендза? — спросила она, обернувшись.
— Из-за него! — упрямо повторил Ярогнев, ничего не объясняя.
Только в сумерки старый мельник вошел наконец в дом.
— Обряди мальчонку, — сказал он жене. — Пойдем его хоронить.
Эльжбета не поняла и посмотрела на него с недоумением.
— Ну, хоронить будем… На кладбище… Как только совсем стемнеет. Куда ты девала сломанный крест? Яро, а где тот ящик, в котором фасоль держали?
Яро не ответил, не шевельнулся.
— Ящик на чердаке, — со вздохом отозвалась вместо него Эльжбета.
Старик принес с чердака фанерный ящик, насыпал в него стружек и опилок и уложил на них приодетого Эльжбетой Марыся. А Ярогнев все время стоял у окна, сжав руки.
— Все из-за этого ксендза, — бессмысленно твердил он.
Когда стемнело, пришли ксендз и Гжесяк, принесли с собой водку. Выпивали часов до десяти. Потом Дурчок закрыл ящик крышкой и приколотил ее гвоздями. А Эльжбета все время не переставала тихо плакать.
— Будет тебе, мать, — сказал ей старик. — Что ты пищишь, как мышь?
Старый Гжесяк вышел первым, прижимая к груди крест, сломанный Ярогневом. За ним шел ксендз с обнаженной головой и напевал тихонько «Deducant te angeli», а позади Дурчок нес на плече ящик с телом Марыся. Последней брела Эльжбета. Ночь выдалась темная, как это бывает в марте, ее непроглядный мрак казался матово-черным. Процессия двигалась по знакомой им всем тропке чуть не ощупью. По временам Гжесяку, знавшему здесь каждый кустик, приходилось сворачивать с дороги, обходя места, где разлившаяся Лютыня затопила тропинку. Но вода спадала очень быстро, лед таял просто на глазах, так как ночь была теплая, — западный ветер принес почти весеннее тепло.
Старый мельник со своей ношей шел, тяжело ступая, находя дорогу в темноте только по голосу ксендза, который тихо тянул псалмы и заупокойные молитвы. Несмотря на тьму, мужчины шли так быстро, что Эльжбета едва поспевала за ними и то и дело оступалась, натыкаясь на деревья. Ослабев от слез, она была не в силах громко окликнуть мужа и только по временам приговаривала:
— Да погоди, старый, куда ты так бежишь с моим Марысем?
Они сделали большой крюк, чтобы обойти деревню. Нигде не видно было и огонька, деревня спала в глубокой темноте, только собаки, должно быть, учуяли проходивших и лаяли вдали.
Гжесяк, очевидно, уже заранее обо всем позаботился: у ворот кладбища их ожидал могильщик.
— Это ты, Юзеф? — спросил Гжесяк, останавливаясь.
— Я, — отозвался могильщик неожиданно мощным басом.
— Могилу вырыл?
— Вырыл, а как же!
Все вошли в ворота, и могильщик взял у Францишека ящик. Спотыкаясь в темноте о могилы, задевая жестяные венки, они прошли в дальний конец кладбища, к самой ограде. Здесь ветер дул сильнее (кладбище было расположено на холме) и, налетая на кресты и украшения на могилах, свистел протяжно, как будто стонал.
По запаху свежей земли Эльжбета поняла, что они стоят над вырытой ямой. Здесь было чуточку светлее, и ей видна была спина стоявшего впереди мужа. Он достал из кармана веревку, и они с могильщиком вдвоем, нагнувшись, спустили ящик с телом Марыся в могилу. Ксендз бросил вниз горсть земли: она со зловещим стуком ударилась о крышку. Яму поспешно засыпали, посовещались, не обложить ли могилу дерном, но в конце концов только заровняли на ней землю лопатой.
Как раз когда кончали заравнивать землю, со стороны ворот вдруг послышались шаги и голоса. Могильщик первый сообразил, в чем дело, быстро швырнул лопату через забор и скомандовал:
— За мной!
Мужчины мигом перемахнули через ограду — она была узорчатая, и взбираться по ней было удобно, как по ступенькам. Эльжбета, стоявшая на коленях у могилы, успела только увидеть, как мелькнули тени, и осталась одна. Шаги и голоса сюда не приближались. Она бесшумно и медленно, не поднимаясь с колен подползла к самой ограде и тут укрылась за широкой плитой ближайшего памятника. Вдруг яркий свет рефлекторов залил кладбище.
«Жандармы!» — подумала Эльжбета, но лежала, не шевелясь, зажатая между склепом и оградой. Жандармы посветили, походили взад-вперед, но, видимо, боялись идти в глубь кладбища; через несколько минут их фонари засветились уже у выхода. Голоса громко бранившихся жандармов явно отдалились, и наступила тишина. Но Эльжбета все еще не двигалась с места. Распростертая на земле, она ощущала ее холодную сырость, и ей не давала покоя мысль, что в эту мокрую землю зарыли маленькое тело внука. Она не думала ни о жандармах, ни о грозившей ей опасности — перед ней все время стояла фигурка Марыся в белом фартучке. Он поднимал головку, улыбался и спрашивал: «Ты была в Лилле?»