Мемориал. Семейный портрет
Шрифт:
– Да, сэр.
– Дело попахивало керосином, зато можно было больше не врать, и на том спасибо. Совершенно же непонятно, что тут можно ответить.
– Надо ли напоминать вам о других происшествиях подобного рода?
– легкая улыбка скользнула по губам Джимми, но тотчас он опять посуровел.
– Не будем сводить старые счеты. Я хочу только вас предупредить - снова снял эти свои очки, - что, если против вас поступят еще обвинения, существенные, нет ли, неважно, Глава колледжа будет вынужден вас исключить.
– Да, сэр, я вполне понимаю.
– Что касается возмещения ущерба, дело удалось уладить.
– Да, сэр.
Повисла долгая пауза. Джимми пыхнул пискнувшей трубкой.
– Скажи мне, Морис, и зачем ты все это творишь?
– Сам не знаю, сэр.
Джимми встал, медленно подошел к камину.
– Я просто отказываюсь понимать. Тикали часы.
– Каждый идиот может таким образом убивать здесь время. Но вам-то зачем?
Морис слегка повозил одной ногой.
– Знаете ли вы, что ваша карьера в нашем колледже стала одним из самых крупных разочарований, какие мне выпали за пятнадцать лет?
Часы тикали немыслимо громко.
– Вы могли бы сделать для колледжа больше любого другого студента на вашем курсе. Интресно, сами-то вы это хоть понимаете?
Морис шаркал другой ногой, пока носы ботинок не встали вровень.
– И я не только про колледж думаю. Задавались ли вы когда-нибудь вопросом о том, что с вами будет, когда вас отсюда выпустят? На какое место в жизни рассчитываете? Предполагаете всю жизнь блефовать и порхать? Не получится.
– Да, сэр, - едва слышно сказал Морис. Джимми выбивал трубку.
– Когда вы отсюда выйдете, вам придется основательно перестроиться. Если сможете. Если сможете.
– Да, сэр.
Часы тикали, тикали. Джимми чем-то маленьким, острым ковырял в своей трубке:
– Ну вот. Это все, что я хотел сказать. Морис не сразу вскочил на ноги.
– Спасибо большое, сэр, что выручили насчет ущерба. Джимми был явно польщен. Сказал:
– Если вы постараетесь, чтоб этот семестр побольше отличался от всех предыдущих, лучшей формы благодарности мне от вас и не надо.
– Да, сэр. Уж я постараюсь.
Морис перемахнул лестницу, перебежал через двор. Ух, обошлось, обошлось, легче даже, чем можно было рассчитывать. Джимми сегодня в духах. Одно погано - эти пятнадцать фунтов. Ну откуда, откуда интересно их взять? Предположим, из Джералда можно выжать половину - ничего, его не убудет. Но все равно, все равно - нет, ясное дело, надо срочно телеграфировать Эдварду. И стоит, наверно, вставить "ответ оплачен". Но это два шиллинга. Однако. В кармане только фунт, до вечера неохота разменивать. А-а, вот и швейцар у ворот, очень кстати, в своем цилиндре. Морис направил к нему стопы.
– О, Брум, любезнейший, не подбросите две монетки до вечера?
– При мне всего один шиллинг, уж извините, мистер Скри-вен.
– И сойдет, и прелестно, и дивно - а, была не была, предположим Эдвард и поленится отвечать, все равно - почему не рискнуть.
В этот семестр во второй половине дня Морис всегда томится. Вот уже полтора года, как доктор не допускает к играм. Сердце стало барахлить, считается, после той мотоциклетной аварии. Сам-то он ничего такого не замечает. Но тоска зеленая буквально, потому что Джералд Рэмсботтэм играет в регби, Хьюз и Монти в
Постоял возле Холла, прикидывая, что теперь предпринять. Иногда в эту пору дня, смутная, как неприятный запах, подкрадывается мысль о занятиях. Он теперь ни черта не делает, аж с прошлого лета. Правда, дважды в семестр бывают эти контрольные, но изготовить пару шпаргалок раз плюнуть, подумаешь, дело большое. Ну а сочинения - ах да, надо же к Фарнкомбу зайти, это сочинение взять. Хотя сдувать сочинение в одиночестве - такая тоска. То ли дело, когда сам под мухой и вокруг толчется народ.
Ну вот, значит, остается граммофонная лавка. Умней всего - убить там остаток унылого весеннего дня, в звуконепроницаемом кабинете запуская десятки пластинок, чтоб потом купить одну-две - эти люди отличаются прелестным долготерпением. И знакомых там почти наверняка встретишь. Половина Кембриджа, слава Богу, знакомых.
* * *
В полпятого комната Мориса уже ломилась от гостей. И Морис к ним ворвался, веселый, помахивая пакетом пирожных и пластинками, которые прикупил.
– Приветик, ребятки!
– он крикнул, морща обычно бледное лицо восхищенной улыбкой и так покраснев, что даже жилы выступили на висках.
– И эта старая сука вам до сих пор чаю подать не могла?
Так приятно их всех видеть, и они же в ответ сияют, как почти все сияют почти всегда, стоит появиться Морису. Завели граммофон; и, когда хозяйка явилась с чайным подносом, Морис повис у нее на шее.
– Миссис Браун, дорогуша, нельзя ли нам еще одну малюсенькую чашечку, а?
– Ах, да пустите же вы меня, мистер Скривен. Я все из-за вас уроню!
– Ах, миссис Браун, вы прямо изумительная!
За чаем Фарнкомб и еще кое-кто рассуждали о футболе, гребле, актрисах, машинах. Морис, заняв свою любимую позицию на краю каминной решетки, слушал серьезно минуту-дру-
гую, больше он не в состоянии. И хотя обсуждались достоинства "роллс-ройса", он вдруг перебил разговор, вздумав бросать бумажными шариками в новую мраморную безобразную лампу в красных прожилках - новейшую гордость миссис Браун. Потом схватил с каминной полки мячик для гольфа, прицелился. Все расхохотались, когда он судорожно, с облегчением выдохнул: лампа не разбилась. Ободренный, Морис схватил у себя со стола стеклянное пресс-папье, взвесил на руке, и, затаив дыхание, осторожненько запустил в лампу. И метко - лампа разбилась вдребезги.
– О, господи!
– охнул Морис.
Все дружно кинулись собирать осколки, поскорей, пока не застукала миссис Браун.
– Что-то я, по-моему, шум слыхала, мистер Скривен. Надеюсь, ничего не разбито?
– А вы что-нибудь разбитое видите, миссис Браун? Видите?
Миссис Браун старательно озирается, и каждое ее движение, давясь хохотом, копируют все присутствующие. В первую минуту она действительно ничего не заметила. Потом до нее дошло:
– О, мистер Скривен! И как вам только не стыдно! Моя изумительная новая лампа!