Мемориал
Шрифт:
Учи меня, Господи, чтобы я уразумел, как единым взглядом Ты различаешь всё и каждое в отдельности. Открыв книгу для чтения, я слитно вижу целый лист, а если хочу различить отдельные буквы, слоги и речения, то должен по отдельности рассматривать всё, строку за строкой, и могу только последовательно читать одну букву за другой, одно речение за другим, один период за другим. Но Ты, Господи, сразу видишь весь лист и прочитываешь его без мига промедления. И ещё. Если двое из нас читают одно и то же, один быстро, другой медленнее, Ты читаешь с каждым, и кажется, что Ты читаешь во времени, читаешь с читающими; но Ты под временем всё видишь и читаешь вместе, ведь Твоё видение есть и чтение.
Мы вошли между колоннами и попали в ночной стан; пахло дымом костров, поджаренным мясом и вином. Около ближнего костра сидели два юных воина: один — с длинными вьющимися кудрями и быстрым взором, и второй — светловолосый. Я поманил их рукой и даже взял за руки и потащил к выходу.
Повеял дымом троянский лагерь — и пропал.
Книга восемнадцатая. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ ГЕКТОРА
Лицо Гектора было чёрным. Беспощадное солнце, пыль и пот, кровь, прихлынувшая к щекам, и страшное напряжение боя — словно тёмную пелену набросили на него. Полководец молча стоял у Скейской башни, глядя на страшный разгром своего войска. Почти вся долина от ахейского стана до стен Священной Трои была завалена телами защитников Города. Даже побережье Скамандра и сами воды его были осквернены трупами.
Одно дело — сражаться с ахейцами, знающими горечь поражения, израненными, истомлёнными в боях, и совсем другое — со свежей дружиной Ахилла, возглавляемой самим Пелидом. Одержимый божественным вдохновением, он неведомым чутьём знал, когда, в какой момент и где нужно было ударить. И вот последствия такого удара: разорванные ряды, войско, размётанное по всему полю, или нет, не войско, а какие-то бессмысленные обрывки, бегущие кучки бойцов, почти неспособные к защите.
— Полидамас был прав! — с горькой злобой сказал Гектор неизвестно кому, в пустоту. — Полидамас был прав, а мне Боги затмили разум. Нельзя было оставлять войско в поле. И дурак догадался бы, что после смерти Менетида Ахилл не удержится и сам возглавит свои дружины. А это наша верная смерть, — и он правой рукой утёр пот с открытого лица (шлем был в левой, а щит — за спиной). И ещё чернее, ещё страшнее стало лицо его от размазанной грязи. — Теперь уже бегство не остановить! — безнадёжно сказал воин. — Что же делать? Идти в Трою? Или драться с ахейцами здесь, пока можно будет?
Показался небольшой отряд Агенора.
— Попробуем задержать их здесь, Приамид? — крикнул Агенор.
— Попробуем, — согласился тот, надвигая тяжёлый трофейный шлем.
И они стали отгонять ахейцев, давая возможность своим спасаться за врата Города. Поначалу это было легко — пока нападали отдельные отряды. Но вот явился и сам Ахилл, а за ним, словно чёрный гудящий рой — ахейские латники.
— Я постараюсь отвлечь его! — крикнул Агенор.
— Опасно! — отвечал ему Приамид.
— Не опаснее, чем здесь дожидаться! Была, не была! — и троянец поскакал вперёд.
Гектор видел, как поодаль они столкнулись с Ахиллом, как перебросились копьями, а потом Агенор понёсся в сторону, и Пелид, клюнув на приманку, помчал за ним, увлекая часть своего отряда.
Гектор ударил на оставшихся и без труда рассеял их. Это был счастливый миг: разбитые троянцы, измученные жаждой, гонимые страхом, один за другим устремились в Скейские ворота, спасительно распахнутые стражей; воины зорко следили, чтобы не допустить врага и дать возможность спастись всем живым.
Прошло какое-то время; с полчаса или около того. Горячий ветер прошёл по стене, задел волосы и перелистнул страницы рукописи. И там, на первой странице, среди витых готических листьев, среди роз и лилий, было написано: Incipit vita nova. Да! Начинается новая жизнь. Я сам перелистывал когда-то эту книгу, выводя готические буквы и узоры. И когда переписывал, виделись мне Флоренция и Равенна, мерцали мозаики, мрамор, фра Джованни Боккаччо рассказывал что-то о Божественной Комедии, пахло рекой, морем, шиповником и Возрождением, и фра Джованни всё доказывал, что Баптистерий — это древний храм Марса; а у Ивановских ворот стояла бронзовая волчица римская и рядом с ней — Данте Алигьери читал ясно и чисто.
«В том месте книги памяти моей, до которого лишь немногое можно было бы прочесть, стоит заглавие, которое гласит: Incipit vita nova. Под этим заглавием я нахожу слова, которые намереваюсь передать в этой книжице, если и не все, то, по крайней мере, смысл их. Девять раз уже, после моего рождения, обернулось небо света почти до исходного места, как бы в собственном своём вращении, когда моим очам явилась впервые преславная госпожа моей души, которую называли Беатриче многие, не знавшие, что так и должно звать её…»
Повеял горячий ветер и зашелестел страницами.
— Это же ясно, Иван Ильич. Конечно же, каждое здание строится с определённым смыслом.
Я видел, как на руинах башни разговаривали двое приятных людей зрелых лет: один, одетый попроще, а другой — довольно изящно, по московской моде, в добротном камзоле, в коротких штанах-кюлотах и белых чулках. Объясняя, он сделал широкий жест в сторону Брусенского монастыря; из-за алых зубцов Ивановских ворот сверкнули венцы храмов.
— Что же говорить о строениях духовных? — продолжал архитектор. — Тем более о древней обители! Каждое здание суть образ, гиероглиф, он может быть божественным или демоническим, смотря по тому, кто, где и зачем строит. Несколько симболов, соединённых мистической связью — и вот вы, мой друг, уже в ином мире.
В изумлении увидел я тут, как ожила внезапно каменная ограда, поднялись золотые венцы храмов, и вокруг них закружились белые, ослепительно сверкающие, звёзды, закручивая воронку иного мира.
Прошёл Джан Баттиста Вольпе, хитро мне подмигнув, в отдалении споро трудились каменщики, выкладывая стену под взором строгого, чудно одетого итальянца.
Повеял горячий ветер, и сквозь зыбкий воздух навалилась на меня выжженная солнцем равнина.
Прошло какое-то время, с полчаса или около того. Троянцы успели укрыться в Акрополе, одним из последних промчался Агенор.
— Я его провёл! — захохотал он. — Все наши успели?
— Да.
— Скорее в Город! Не оставайся здесь.
Но Гектор остался.
Гектор остался и подал знак, чтобы закрывали ворота, хотя и слышал, как с Башни отец призывал его отступать. Но Поле не отпускало его: долина, усыпанная телами бойцов, сражённых по его вине, речка, осквернённая трупами и стыд за собственное безумие, за то, что вчера он остался глух к совету Полидамаса, ослеплённый безумной наглостью. И ещё нечто удержало его.