Мемуары
Шрифт:
Кардинал пришел в восторг, услышав оброненное мной слово, и сейчас же сказал мне, что если я смогу оказать Королю услугу столь великой важности, я должен вскоре ожидать себе вознаграждения. Я подумал было ему ответить, что не попрошу никакого другого вознаграждения, кроме возвращения мне тех двух тысяч пистолей, что я ему только что отдал. Но сообразив в то же время, что при том настроении, в каком он пребывал, он скорее даст мне жезл Маршала Франции, чем вернет эти деньги, я не уступил зуду, что так и подмывал меня с ним об этом поговорить. Итак, вместо речи вроде этой, я ему сказал, что добрый слуга Короля, каким я стараюсь быть, вовсе не действует в видах личного интереса, он оставляет своему Принцу заботу о его вознаграждении, когда тому заблагорассудится, никогда не выклянчивая у него никакого условия для тех услуг, какие он сможет ему оказать; итак, не льстя себя надеждой на его обещания, я откровенно сказал ему о том, что полагал кстати предпринять, чтобы справиться с беспорядками, о каких мы недавно говорили; стоит только наполнить наши деревни военными людьми и укрепиться там настолько хорошо, чтобы их не смогли бы взять; во-первых, мы остановим этим рейды гарнизона Монталя и в то же время прекратим опустошения, наносимые нашими собственными войсками под предлогом устраиваемых этим гарнизоном рейдов. В самом деле, они не смогут больше выходить оттуда без приказа их Командиров; так как эти Командиры увидят опасность, в какой они будут постоянно находиться, быть взятыми, по меньшей мере, если они не
Между тем, эта распущенность была столь велика, что все, чем они занимались, не имело никакого отношения к военному искусству, каким они должны были бы заниматься; поскольку, хотя оно и требует ничуть не меньшего порядка и подчинения, что существуют в монастырях, каждый претендовал быть мэтром, так что если кто-то был Капитаном, он вскакивал в седло, и в голову ему не приходило спрашивать кого-либо об отпуске. Лишь подчиненных обязывали к какого-то сорта дисциплине, да и они от нее частенько уклонялись, потому что, оставаясь ежедневно всего лишь с одним Лейтенантом на весь гарнизон, особенно когда они считали себя вне опасности нападения, другие Лейтенанты или Прапорщики полагали для себя постыдным снять шляпу перед человеком, кто имел над ними только то преимущество, что принадлежал к Полку, более высокопоставленному, чем их собственный.
Месье Кардинал нашел по вкусу то, что я ему предложил, и сказал мне приготовиться к отъезду в следующий четверг, сам же он отправит приказ моей Роте маршировать на Ретель вместе с Ротой Праделя. Прадель уже был Наместником Сен-Кантена и отбыл туда по специальной команде Его Преосвященства в связи с некоторыми беспорядками, проявившимися там в городском Гарнизоне. Итак, это было как раз то, что мне было нужно, чтобы получить командование над двумя Ротами. Приказ был отослан немедленно, и Его Преосвященство выразил мне свое желание, чтобы я посетил Интенданта Шалона. Это был Месье де Вуазен, кто является сегодня Государственным Советником. Он был единоутробным братом де ла Базиньера, и я тотчас бы сказал, что он принадлежал к моим друзьям, если бы не боялся, как бы он не походил на того; после того, что сделал мне другой, мне казалось, что мне следует опасаться всех на свете, но так как в Магистратуре, по-видимому, больше чести, чем среди Финансистов, я нашел в нем человека прямого и неподкупного.
/Занятие окрестных деревень./ Я имел приказ Его Преосвященства раскрыть ему план моих намерений, дабы он приложил к нему руку вместе со мной и помог мне привести его в действие. Он нашел по вкусу то, что я ему сказал, точно так же, как и Кардинал, и, задержавшись у него на четыре или пять дней, я направился на соединение с моей Ротой, расположившейся в Ретеле. Месье Интендант распорядился дать мне эскорт до самого города. Он действительно был нужен до тех пор, пока не был приведен в исполнение мой план; но с момента, когда войска вошли в деревни, в нем не было больше абсолютно никакой необходимости. Резоном к этому послужило то обстоятельство, что выставили дозорных на колокольни, и так как местность в этой стране была открытая, по меньшей мере, начиная от Ретеля и дальше, они предупреждали одни других и высылали в поле людей, пропорционально тому количеству, какое было замечено; ударом колокола больше или меньше они давали знать о числе неприятеля; так что они никогда не могли быть застигнуты врасплох, какие бы уловки ни изобретали враги. Месье Вуазен сказал мне, когда я прощался с ним, что в самом скором времени он явится повидаться со мной, поскольку, так как это я был автором задуманного предприятия, было бы хорошо, чтобы я приложил к нему руку, точно так же, как и он. Он действительно явился туда несколько дней спустя, и, воспользовавшись его эскортом и частью нашего Гарнизона, мы двинулись туда, где предполагали начать работы; мы обследовали передние части деревень, какие хотели укрепить. Я распорядился очертить линии обороны вокруг них, где должны быть палисады; приказано было также возвести земляные форты повсюду, где я полагал, в них была необходимость. Однако все это не могло бы осуществиться без Королевского Указа, повелевающего всем Офицерам вернуться в их Гарнизоны, но вскоре такой Указ был прислан, и подчиняться ему должны были все под угрозой разжалования. Прибыл также приказ Казначеям по Чрезвычайным расходам и их Служителям не делать никаких выплат всем тем, кто мог бы найти там работу, пока они не получат сертификат Интенданта о том, что они явились к месту их расположения; благодаря этому средству не только обязали их самих участвовать в предпринятых работах, но они же еще и первыми позаботились об этом. Монталь посчитал себя обязанным тревожить нас в начале наших работ, но так как мы совершенно достаточно укрепили передний край и защитили его от всяких посягательств, он только напрасно проехался и вернулся восвояси, так ничего и не сделав.
Однако, дабы иметь предлог войти в переговоры с ним, я приказал пятнадцати из моих Солдат ускользнуть ночью из города, как бы выслав их на разведку. Я скомандовал всем им вернуться в Париж окольными путями, за исключением одного, кто должен был сделать то, о чем я сказал ему заблаговременно. Каждый из них пунктуально исполнил то, что от него требовалось; так что тот, кто не был из числа уехавших в Париж, возвратился на следующий день, как человек, перепуганный произошедшим с ним несчастным случаем — и тут он сказал мне в присутствии некоторого количества Офицеров, находившихся у меня, что все его товарищи были убиты одни за другими; они наткнулись на противника в числе более двух сотен человек, и те, заперев их в маленьком лесу, хладнокровно расправились с ними, ни за что не пожелали слушать их мольбы о пощаде; одному ему, по счастью, удалось вырваться из их рук, но все остальные пали там же, на месте. Один лишь Наместник да я знали, что это не было правдой. Однако, дабы приукрасить его ложь, и на самом деле этой ночью выезжало более двух сотен человек из Рокруа. Я ему приказал перед уходом подобраться как можно ближе к этому городу и осведомиться там, не выезжали ли оттуда какие-нибудь отряды. Так как он вовсе не был глупцом, то разузнал о силе одного из отрядов, и даже о том, что он окружил какой-то лес по рапорту, сделанному им каким-то крестьянином, якобы одна из наших частей туда вошла. Я, казалось, раскипятился от этого рассказа, дабы все те, кто были там, передо мной, ничуть не усомнились в том, что он был правдив. Я спросил в то же время Наместника, что он решится сделать после этого, и, не ожидая его ответа, сказал, что по моим соображениям, поскольку враги не дали пощады Полку Гвардейцев, Полк Гвардейцев не пощадит и их. Приказ, что я привез с собой, наделял меня властью сделать это, не спрашивая его разрешения. Он указывал, дабы я мог делать все, что мне заблагорассудится, чтобы я следовал его приказам в городе, но в поле я имел право руководствоваться тем, что подскажет мне благоразумие. Это ему не слишком понравилось, хотя он и знал, что существовала некая тайна в том, как я укрупнял его Гарнизон. Он боялся, как бы Офицеры Гвардии не вознамерились организовать отдельный корпус от остальных Офицеров и не устранились от многих дел, находившихся под властью Наместников, и как бы их товарищи не пожелали воспользоваться их опасным примером. Однако,
/Пустая ссора./ Итак, я приказал одному барабанщику отправиться в Рокруа и дать знать Монталю, что сколько бы его людей мои ни встретили на их пути, они не позволят вернуться ни одному из них, если смогут. Он пожелал узнать причину моего гнева, и когда барабанщик рассказал ему все, во что он сам поверил, тот ему ответил, что я просто устраиваю ему ссору на пустом месте; его возвратившийся отряд ничего такого не предпринимал, поскольку он в том лесу никого не нашел; он был сердит из-за того, что я вот так хладнокровно пожелал заняться кровопролитием, но уж если я сам того захотел, он мне отплатит той же монетой, когда представится случай.
Я сделал вид по возвращении барабанщика, будто пришел в гораздо больший гнев, чем прежде, от того, как после такого безрассудного поступка, вроде его собственного, он постарался еще его и отрицать. Итак, едва мой барабанщик отдал мне свой рапорт, как я сказал перед всеми, что Монталь хорошо сделал, отрицая подобные действия, потому что всякая гнусная выходка нуждается в замалчивании. Я выслал, однако, несколько отрядов в поле, и, не давая никакой пощады всем тем, кого они встречали, когда оказывались сильнее, они терпели такое же обращение с собой, когда, к несчастью для них, они оказывались слабее. У меня не было никакого желания, чтобы это длилось особенно долго. Меня бы замучили угрызения совести. Но так как при определенных обстоятельствах, по крайней мере на войне, позволено погубить нескольких человек, чтобы спасти большее число, я запасся терпением до того, как найду средство положить конец этому беспорядку. Однако, так как иногда надо выставить все волнующие вещи на обозрение, дабы как можно скорее привести их в естественный порядок, я начал примешивать других солдат к моим собственным, с молчаливого согласия Наместника. Монталь, имевший шпионов в городе, не замедлил об этом узнать — когда бы даже они ему не доложили, он бы вскоре выяснил это иначе. Его люди, схватывавшиеся врукопашную с моими, немедленно отдали бы ему в этом отчет. Им было так же просто отличить Гвардейца от солдата другого Полка, как нормального человека от хромого; если один был прекрасно одет, потому что Капитан был обязан его экипировать, то другой ходил, в чем мать родила. Как бы там ни было, Монталь был человечен, когда нужно, и груб, когда того требовали обстоятельства; он захотел остановить продолжавшееся кровопролитие, которого, как ему казалось, не собирались еще прекращать; он написал Наместнику, дабы вместе с ним найти какой-то выход.
Часть 7
/Первый контакт./ Наместник, имевший приказ обсуждать со мной все дела, к каким у меня будет хоть какой-нибудь интерес, как только получил письмо, тотчас же показал его мне и спросил меня, что ему следует на него отвечать. Я попросил его сообщить тому, что если тот пожелает выслать ему паспорт на одного человека, он прикажет какому-нибудь Офицеру направиться по дороге на Рокруа, чтобы постараться завершить вместе с ним это дело полюбовно. Монталь и не требовал ничего лучшего, он тут же отослал ему паспорт с пробелом на месте имени Офицера; Наместник заполнил его моим, по нашей с ним договоренности. Я сей же час вскочил в седло, чтобы даром не терять времени, и прибыл в Рокруа к вечеру; Монталь, никогда меня раньше не видевший, был сильно поражен, когда, читая мой паспорт, обнаружил там имя человека, объявившего ему войну. Так как он был сообразителен, то ни на один момент не усомнился, что я бы не явился ни с чем. Он поостерегся, тем не менее, это мне демонстрировать. Это было бы с его стороны совсем несообразительно, напротив, притворившись исполненным сердечности, он учтиво упрекнул меня в том, что я поверил одному из моих солдат вопреки его заверениям. Он мне сказал в то же время, что теперь я сам прекрасно увидел, как из-за этого я один стал причиной пролитой крови; он старался противодействовать этому, пытаясь донести до меня правду; но, наконец, поскольку дело было сделано, и здесь ничего уже нельзя было исправить, все, что мы должны сделать в настоящее время, так это больше доверять друг другу; то качество противников, что мы на себе носим, не отнимает у нас человечности и даже благовоспитанности; они должны даже больше присутствовать в нас, когда нам есть о чем договориться одному с другим, потому что между честными людьми, какие бы разные стороны они ни занимали, далеко не помешает привлечь к себе уважение своего противника и всячески заботиться о его отыскании.
Его мина вовсе не отвечала мягкости его слов. Она абсолютно не была привлекательна в том роде, что у него скорее был вид сатира, чем воспитанного человека. Однако, так как никогда не следует судить об особе по внешнему виду, а кроме того, я начал замечать по манере, в какой он обернул свой комплимент ко мне, что если он умел славно биться, когда видел перед собой врага, он совсем недурно умел и говорить, когда в этом являлась надобность, потому я держался настороже, из страха, как бы мне не случилось обронить какое-либо слово, которое он смог бы использовать против меня. И так как я знал, что, за исключением великой добродетели, чрезвычайно редкой в том веке, в каком мы живем, не было ни единой персоны, что не была бы в восторге от лести, я начал ему ее расточать. Я особенно распространялся по поводу его бдительности и его активности, и, желая защититься от моих похвал, поскольку не принято было аплодировать самому себе собственным молчанием в подобных ситуациях, он хотел было что-то возразить, но я сказал, что ему не пристало опровергать оценку Месье Принца бессмысленной скромностью; поскольку он выбрал именно его предпочтительно перед столькими другими последователями его партии, значит, это верное указание на то, что он его знал не менее хорошо, чем я сам.
/Лесть./ Все это были только речи, и даже речи достаточно бесполезные, когда бы они не вели к цели. Однако, так как никогда так хорошо не втираются в доверие к определенным особам, как расточая им льстивые слова, что самолюбие частенько заставляет их принимать за истинную правду, если я и упорствовал в продолжении этих восхвалений, то совсем недолгое время; напротив, я решил возобновить их в нужное для меня время. После этого мы заговорили о деле, что привело меня к нему, а так как ему нужно было также урегулировать кое-что с Наместником Ретеля по поводу контрибуций, а я возложил на себя заботу и об этих переговорах, точно так же, как и о других, мы имели с ним несколько совместных обсуждений. Я нашел уместным в этих новых разговорах осыпать его похвалами, что я оставил в запасе; я ему сказал, насколько же это обидно, что такой человек, как он, употребляет свою молодость на службу кому-то иному помимо его Короля. Я его спросил, на что ему было здесь надеяться, и кроме того, что его честь и долг были этим задеты, разве не правда, что Король мог сделать для него гораздо больше за один день, чем Месье Принц за всю его жизнь. Он был обязан согласиться в этом со мной, и, отбросив все другие разговоры, чтобы продолжить этот, я ему сказал, поскольку он признавал эту правду, он воистину дурно позаботится о своей судьбе и своей чести, если не постарается загладить все сделанное им какой-нибудь великой услугой. Он прекрасно мог понять, что под этим я подразумевал возвращение Рокруа в руки Короля. Это было вовсе нетрудно, но так как он хотел посмотреть, до каких пределов я намеревался дойти, либо из любопытства, может быть, также и потому, что он мог извлечь из этого больше преимущества, он слушал меня с величайшим вниманием, ни в какой манере не желая меня прерывать. Он принял даже вид некоторой покорности, будто бы уже наполовину был убежден в том, что я ему говорил.