Мемуары

де Куртиль Гасьен де Сандра

/Параллели между Тюренном и Конде./ Король возвратился в Париж после того, как посетил все, на что можно было посмотреть в этом городе Аррасе; наша армия двинулась в путь на Эно, где она овладела Кенуа. Можно смело сказать, что этот Город пребывал в том же состоянии, в каком он находится сегодня. Однако он не преминул оказать кое-какое сопротивление, потому что Принц де Конде, дабы поддержать репутацию, какую он недавно приобрел себе под Аррасом и снискал еще и в тысяче других обстоятельств, маршировал для оказания ему помощи. Но, так ничего и не добившись, он был вынужден сдаться на добрую волю Месье де Тюренна. Когда Город вот так попал в наши руки, Принц было вознамерился его отбить, поскольку, как я только что сказал, его укрепления не были чем-то стоящим в те времена; но он несколько рано раструбил о своем намерении, и Виконт де Тюренн прикрыл Город, пока там производились по его приказу новые работы. Принц был не в состоянии явиться и отобрать этот город у него под носом, и еще менее раздавить его, чтобы приблизиться к этому месту; тогда он был принужден прибегнуть к другим мерам. Он счел, что поскольку силы ему недоставало, он должен обратиться ко всей той хитрости, что приобрел ему опыт в его ремесле. Он рассчитывал заменить ею явную нехватку его сил. Но Виконт де Тюренн, кто не уступал ему больше в те времена во всем, что может сделать Капитана достойным уважения, и кто, может быть, еще и превзошел его в этом, не был человеком, позволившим бы застать себя врасплох так легко, как тот об этом думал; совершенно напрасно он льстил себя надеждой, что, заняв выгодные позиции, он приведет его в такое состояние, что Виконт будет обязан отступить перед ним. Принц рассчитывал, что если Месье де Тюренн этого не сделает, то в самом скором времени начнет страдать его армия; она действительно с трудом гарантировала себя от голода, настолько углубившись во вражескую страну. Но Виконт де Тюренн исправил положение при помощи конвоев, приходивших к нему от нашей границы; его работы завершились в конце концов, а Принцу де Конде осталось

одно утешение — еще беспокоить его в течение некоторого времени.

/Тщеславие Бюсси-Рабютена./ Двор был столь доволен этим Генералом, кто был единственным, кого он мог с успехом противопоставить тому, кто ему серьезно угрожал, что он дал ему Должность Генерал-Полковника Кавалерии, сделавшуюся вакантной после смерти Герцога де Жуаеза; тысячи людей домогались ее, кто не были ее достойны ни по их заслугам, ни по их происхождению; у них не было даже достаточных способностей, чтобы только осмелиться подумать о ней, но так как уж слишком обычно ценить себя самого больше, чем следовало бы, и вовсе не ценить других, просто не существовало никого вплоть до Бюсси Рабютена, кто не был бы достаточно дерзок, чтобы испросить для себя эту Должность. Все его претензии состояли, впрочем, лишь в том, что он купил себе Должность Генерального Мэтра Лагеря Кавалерии, а от этой Должности до той не существовало ничего такого, что могло бы его исключить из числа претендентов, предполагая, разумеется, что он поднялся до нее своим рангом. Сказать, как он добрался до того, чем он уже обладал — так этого никто не сумел бы сделать, если бы захотел просто перечислить его заслуги, что не были особенно велики. Он поднял оружие против Короля после заточения Месье Принца, и если он не продолжал по-прежнему заниматься тем же самым, то только потому, что этот Принц не выражал ему достаточного уважения, чтобы возбудить в нем желание и дальше следовать за его фортуной. А это означало, что он, как бы помимо собственной воли, вернулся к исполнению своего долга; откуда можно заключить, что к нему не испытывали великой благодарности за его службу Королю в настоящее время. Он сделал еще хуже, если верить всеобщей молве. Именно он открыл проход Месье Принцу, когда тот возвращался из провинции Гюйенн, дабы помешать Герцогам де Бофору и де Немуру своими раздорами окончательно погубить его армию. Как бы там ни было, его тщеславие, послужившее причиной того, что он уже купил себе должность, превышавшую его способности, заставило его еще и поверить, будто он имел право претендовать на должность Герцога де Жуайеза; он не только попросил ее, как я недавно сказал, но также и рассердился, когда увидел, что Двор не обратил никакого внимания на его просьбу. Он не осмелился, однако, продемонстрировать ему свою обиду, но так как Виконт де Тюренн гораздо лучше умел драться, чем разводить красивые разговоры, как раз на него он и решил излить всю свою досаду, ведь это ему она досталась. У этого Генерала было несколько любовных интрижек. Такая страсть была совершенно естественна для него, как и для других, хотя вот тут-то, казалось, ему далеко не всегда сопутствовала удача. Его всегда надували все его любовницы, а когда он пожелал в этом разобраться, и совсем недавно переговорил об этих вещах с некой Принцессой, она столь чувствительно выставила его на смех, что он был серьезно задет за живое. Он не смог удержаться от неодобрительных высказываний по ее поводу, после чего ему пришлось иметь дело с близкими этой дамы.

В остальном, либо он ощутил себя неудачником в любовных приключениях, или же наступил такой момент в его жизни, когда как бы и невозможно помешать себе сделать глупость и жениться, но он вступил в супружество с Мадемуазель де ла Форс, единственной дочерью Маршала того же имени. Это была весьма выгодная партия и в смысле происхождения, и в смысле достояния, да и сама невеста была совсем не дурной особой. Эта Дама не принадлежала к числу тех кокеток Двора, коими столь опасно обременяться; она была взращена под крылышком своих отца и матери, а те оба были добрыми Протестантами; и так как персоны этой религии неохотно терпят в их. детях то, что мы зачастую терпим от наших, все те, кто желали бы иметь добродетельную жену, обращали взоры на эту Демуазель, дабы связать с ней свою судьбу. Сестра Виконта де Тюренна присматривалась к ней для своего сына, кого мы знаем сегодня под именем Герцога де Дюра; так как он был безупречно сложен, а она знала, что это качество всегда по вкусу молоденьким особам на выданье, она была глубоко уверена, что едва та взглянет на него, как тотчас же и влюбится. Она устраивала, однако, этот брак через Маршала де ла Форс, но, обмолвившись однажды об этом брату, этой доверчивостью заронила в него мысль взять себе то, что она желала. получить для своего сына. Маршал предпочел Месье де Тюренна, потому что он был уже Маршалом Франции, а другой не был абсолютно ничем; кроме того, тот и Герцогом-то еще не был и даже стал им лишь долгое время спустя, то есть, когда он женился на Мадемуазель де Вантадур. Как бы то ни было, Мадам де Дюра и ее сын не могли помешать себе плакаться втихомолку, одна на своего брата, другой на своего дядю; Бюсси, до кого дошло кое-что из этих рыданий, ухватился за этот повод и принялся всячески поносить Виконта де Тюренна. Он строил над ним насмешки, и когда до самого Виконта докатились кое-какие слухи, это так сильно ему не понравилось, что он весьма сурово с ним переговорил. Бюсси занял позицию все отрицать; Виконт де Тюренн, кто не выносил никаких насмешек и прекрасно знал, в чем тут было дело, ответил ему, что он вполне доволен, поскольку тот отрекался, глядя ему в глаза, от того, что он, как его обвиняли, говорил украдкой; но что до него самого, если когда-либо ему случилось насочинять каких-нибудь басен, то он бы их поддержал, когда бы даже зашла речь о его жизни, потому как человек чести не должен бросаться такими словами, каких он не готов был бы защитить и на жизнь, и на смерть.

/Еще одна параллель./ Когда Генерал вот так его отчитал, а другой это стерпел, как бы сделав вид, будто никогда не примет в этом участия после его заверений в невиновности, можно было бы подумать, что он больше не сделает ничего такого, в чем бы его смогли упрекнуть; но так как он не считал еще себя достаточно побитым, он не сумел придумать ничего худшего, и пожелал стать вровень с Виконтом. Он претендовал на то, что, учитывая его Должность Генерального Мэтра Лагеря, все Мэтры Лагеря, все Майоры и все Капитаны Кавалерии должны были заручиться его одобрением, прежде чем приступить к исполнению их обязанностей. Итак, когда он согласился со своими друзьями, что теперь все, кого это коснется, будут обожать его, как идола, Виконт де Тюренн, кого это коснулось в первую очередь в его звании Генерал-Полковника, и кому единственному принадлежала эта прерогатива, был вынужден пожаловаться на это Двору. Он не пожелал сам обсуждать это с Бюсси, из страха, как бы, разговаривая с ним, он не навел того на мысль, будто все это имеет отношение к тому, что уже произошло между ними, и как бы, если он скажет ему какое-нибудь хоть немного резкое слово, его бы не отнесли на счет его досады. Он знал, когда получаешь должность, а у кого-то появляются видения в голове по этому поводу, только Двору надлежит решать, давать или нет отповедь таким мечтателям. Впрочем, он был весьма мудр от природы, и порывы были ему гораздо менее свойственны, чем кому-либо другому, так что, казалось бы, ему нечего было бояться подобной слабости со своей стороны. Но либо он остерегался себя самого, или же у него имелись другие резоны, он полностью оставил на усмотрение Двора все это дело. Он не был, пожалуй, чересчур неправ, положившись на него; Двор был неспособен проявить к нему несправедливость; он прекрасно видел разницу между скороспелым Капитаном, надутым спесью, каким был Бюсси, и Генералом, безупречным в воинском ремесле, каким был Месье де Тюренн; к тому же, этот последний обладал и другим качеством, что делало его не менее уважаемым, чем первое; ни в коем случае не выставляя себя напоказ, как, может быть, сделал бы другой на его месте, он был столь скромен, что никогда бы не догадались, увидев его или послушав его речи, что это был Генерал Армии первой Короны во Вселенной. Как бы там ни было, у Бюсси не было никаких причин быть довольным суждением, вынесенным по этому делу. Он получил полный отказ на все свои претензии, и, видя себя обойденным со всех сторон, постарался спастись в злословии, чем он по-прежнему продолжал заниматься украдкой.

Из Лондона в Бастилию

/Королева Англии и Королева Франции./ Кампания 1654 года завершилась, и Месье Кардинал снова отправил меня инкогнито в Англию, дабы я ему точно отрапортовал, в каком состоянии находились дела в этой стране. Хотя от Парижа было всего лишь сто лье до столицы этого Королевства, можно было смело сказать, что расстояние это равнялось десяти тысячам лье, настолько различно об этом говорили. Одни хотели видеть в Кромвеле лишь узурпатора, причем столь ненавистного народу, что держался он там исключительно благодаря насилию и жестокости; другие же говорили, напротив, что он там был обожаем до того, что не нашлось бы ни одного человека в трех Королевствах, кто охотно не принес бы себя в жертву ради него. Для Его Преосвященства имело огромное значение узнать на самом деле, кто же из них был прав, те или другие. Впрочем, это не настолько относилось к делам Государства, насколько к его личным интересам. Я полагаю даже, что эти последние трогали его гораздо больше, чем другие, и так как с тех пор, как Месье Принц удалился, а сам он нашел способ усмирить Парламент, раздав пенсионы или бенефиции тем, кто пользовался там наибольшим влиянием, он вбил себе в голову такие заманчивые вещи по поводу своих племянниц, что намеревался сделать из них столько же Государынь, сколько у него их осталось на выданье. Между тем, поскольку Корона этой страны не представлялась ему одной из незначительнейших, какие он мог бы напялить им на голову, он хотел знать наверняка, кому предлагать племянницу, Королю Англии или же сыну Кромвеля. Он вынашивал еще и другую мысль, намного более смехотворную, чем эта. Я почерпнул ее из надежного источника, я узнал о ней от Епископа Фрежюса, кто был его доверенным лицом; он претендовал на то, что если когда-нибудь сможет сделать одну из них Королевой Англии, то в самом скором времени он сделает другую Королевой Франции; потому, — говорил он этому Прелату, как я позже узнал, — когда это будет сделано в Англии, он поднимется на другую ступеньку и станет более дерзко говорить с Его Величеством; ему не составит труда предложить Государю жениться на сестре Королевы, и сам Король не должен будет колебаться по поводу поступка вроде этого, поскольку другой укажет ему дорогу. Итак, начиная с этого дня, он начал рассматривать всех Вельмож Королевства, как недостойных родственной связи с ним. Он даже рассердился из-за того, что выдал одну из них за Герцога де Меркера, поскольку когда есть надежда выдать замуж других за двух столь великих Королей, какими являлись Французский и Английский, сын бастарда слишком незначителен для подобного союза.

Он еще не знал Короля, когда посчитал его способным на такую низость. Никогда Принц не обладал более прекрасными чувствами, чем он. Но причиной появления у него этой мысли послужило то обстоятельство, что Королева Англии, кто доводилась теткой Его Величеству, сама и без всяких колебаний уже предложила ему заключить брак ее сына со старшей из Манчини, что оставались у него еще на выданье. Она испытывала к этому, однако, немалое отвращение, сохранив и в несчастье королевское сердце, тайно упрекавшее ее в том, что этот брак абсолютно не соответствовал величию ее сана; но так как она была окружена людьми, всячески заискивавшими перед этим Министром, дабы получить и себе какую бы то ни было часть в его благодеяниях, она позволила себе им поверить тем более легко, когда они заявили ей, что без этого ее сын никогда не взойдет на трон. Уже довольно долго тянулось это дело, но, наконец, взявшись за него более живо, чем никогда, Его Преосвященство пожелал, чтобы я немедленно отправился в эту страну, дабы получить возможность принять точные меры, основываясь на том, что я ему скажу по возвращении. Он вызвал меня в свой кабинет накануне моего отъезда и сказал мне там все, что, по его мнению, было способно облегчить мне оказание ему этой услуги. И так как всегда люди меряют других по своей мерке, а в нем ничто и никогда не равнялось его скупости, он мне сказал, что это дело было настолько же его, насколько и моим собственным, потому что я от него могу ожидать большой прибыли; значит, я должен хорошенько поостеречься и не дать себя обмануть; он рассчитывал дать мне наипервейшую Должность в Доме его племянницы, как только она станет Королевой; отсюда я сам могу рассудить, какой интерес для меня в утверждении за ней ее трона. Этот Министр, разговаривая со мной в таком роде, видимо, был уверен, что я именно такой человек, кого можно кормить химерами. Я знал лучше, чем он думал, порядки управления в этой стране, ничуть не хуже, чем в нашей; я знал, говорю я, когда бы даже он смог преуспеть в своих намерениях, он не смог бы дать никакого Офицера своей племяннице. Англичане немного слишком ревнивы к иностранцам, чтобы позволить что бы то ни было подобное. Однако, так как вовсе не интерес направлял мои действия, я ответил ему, что бесполезно предлагать мне какое-либо вознаграждение для того, чтобы я с жаром проникся его интересами, я сам всегда готов им служить и покажу ему результаты моей деятельности в самом скором времени; кроме того, я был рожден столь добрым Французом, что когда бы только от меня зависело обладать самым огромным состоянием в мире у иностранцев, я все-таки не пожелал бы отказаться от моей страны; мне гораздо больше нравилось быть здесь простым Капитаном в Гвардейцах, чем Полковником Гвардии где-то еще; и особенно в стране, где народ завел себе привычку, как их история нас этому учит, сбрасывать с трона их королей, когда им в голову взбредет такая фантазия.

/Разница между королем и узурпатором./ Месье Кардинал сказал мне в ответ, что если я поеду с такой предвзятостью, я подвергнусь большому риску отрапортовать ему лишь о дурных новостях; я просто не могу иметь большого уважения к Кромвелю с такими настроениями; вот почему я рассужу по малейшей детали, какую увижу или услышу, будто он смертельно ненавистен для каждого; я сочту его ненавистным, потому что ненавижу его сам; однако он хотел бы мне заметить, что если бы следовало ненавидеть всех узурпаторов, я должен был бы возненавидеть моего Короля в первую очередь; потомки Гуго Капета, от кого он происходил, узурпировали Корону Франции в ущерб наследникам Карла Великого, кому она принадлежала по закону; а те сделали то же самое по отношению к Меровингам, так что, хорошенько присмотревшись к положению вещей, или, лучше сказать, присмотревшись к ним, как я на это претендую, окажется, что наша Корона не принадлежала ни Каролингам, ни Капетингам. Но мне надо усвоить — то, что казалось тиранией поначалу, оказывалось справедливостью впоследствии; время исправляло всяческие вещи, так с небольшой долей терпения узурпатор и даже тиран становился законным Королем; потому-то он и хотел, чтобы я полюбил Кромвеля, если Англичане его любили, и возненавидел его, если они его ненавидели; только это было тем пробным камнем, которым он хотел, чтобы я воспользовался, дабы распознать, правил ли он ими законно, поскольку исключительно этим путем можно было выведать, унаследует ли ему его раса или нет, как наши Короли стали наследниками их отцов.

Я нашел это решение чудесным и совершенно достойным его. Однако Кромвель не был еще Королем, хотя и имел большое желание им стать; пока же все, чего ему удалось добиться, так это провозгласить себя протектором трех Королевств. Как бы там ни было, выслушав такие речи Кардинала, я не захотел ему перечить; я, напротив, заверил его, что много меньше ненавидел Кромвеля лично, чем всю Нацию в целом. Итак, я отправился в эту страну в третий раз с приказом не попадаться на глаза нашему послу, кем был тогда Месье де Бордо, сын Месье де Бордо, Интенданта Финансов. Это был маленький человечек, необычайно спесивый и имевший привычку говорить, настолько доброго мнения он был о собственной персоне, что не существовало ни одной добродетельной женщины в мире; впрочем, все его кругленькое состояние было перевезено в эту страну для совращения дочери Офицера покойного Короля, с кем он поддерживал интрижку, довольно скандальную для посла. После того, как он выдал ее замуж за одного из своих родственников, молодого вертопраха, не имевшего за душой ничего стоящего, кроме шпаги, он выдворил этого родственника обратно во Францию, и завел нечто вроде семейного очага с его женой. Там он и пил, там он и ел, и вся разница его существования там от той жизни, какую он вел с женой, состояла разве только в том, что они не проживали вместе. Кардинал знал об этой двойной жизни, вызывавшей осуждение честных людей; они не допускали, и вполне резонно, что она хоть как-то подходила человеку его достоинства. Но это дело мало заботило Его Преосвященство, лишь бы посол не просил у него денег на свое содержание. Он завел обычай вообще не давать их некоторым послам и говорить им, когда они их у него просили, что они не заслуживали того, что он сделал ради них, что найдется огромное число в Королевстве таких, кто будет слишком счастлив проесть все свое достояние, только бы получить такую должность, какую он отдал им; их имена останутся в истории, вместо того, чтобы быть погребенными во тьме и прахе, какая участь их бы и ожидала, если бы он по своей доброте не вытащил их оттуда.

/Нищета министров./ Он был прав, отвесив такой комплимент именно этому, кто был никчемным человеком, и чей отец только начал историю успехов их семейства. Но так как он поступал точно так же и с другими, людьми заслуженными и родовитыми, такими, как Месье д'Аржансон, кто был послом в Венеции, легко было заметить, что исключительно скупость вкладывала подобные речи в его уста. Однако, так как нет ничего более заразного, чем дурной пример, случилось так, что Месье де Бриенн, кто не был особенно коварным Греком, хотя и занимал место, требовавшее больше способностей, чем какое-либо другое, поскольку именно ему приходилось разговаривать и переписываться с послами, случилось, говорю я, что он испытывал столь мало почтения к Месье д'Аржансону, хотя этот посол был намного способнее, чем он сам, что когда он умер, в его бумагах нашли несколько пакетов от этого Превосходительства, какие он даже не пожелал потрудиться распечатать. Вот как служили Королю в те времена. У него занимал пост Министра человек, не считавший нужным платить послам, а ведь им обязаны были платить более крупно и более регулярно, чем другим, поскольку, как бы много денег им ни выделяли, не было еще человека, кто бы не разорился на такого сорта должности. Вот, говорю я, как служили Королю, ему, у кого в Министрах был человек вроде этого, а в Государственных Секретарях по Иностранным делам — особа столь не усердная, что полагала возможным не вскрывать пакеты послов. Это как бы не поддаеттся пониманию настолько, что можно сказать — это своего рода чудо, как Королевство, имея столько значительных врагов снаружи и слуг с таким настроением внутри, смогло сохраниться в том. блеске, в каком его видят сегодня.

Как бы там ни было, мне бы не составило никакого труда избежать встречи с Месье де Бордо, пребывавшим в том состоянии духа, о каком я недавно сказал, поскольку для этого не надо было просто появляться в квартале его любовницы, у кого он проводил всякий час и каждый момент, если бы, когда об этом думаешь меньше всего, с тобой не приключались вещи, каких никогда не сумеешь предугадать. Несколько дней спустя после того, как я ступил на землю Англии, я зашел вечером к торговцу, продававшему ткани из Индии. Я хотел купить там платье для одной Дамы из Парижа, кому я пообещал прислать его из этой страны; моя слабость и несдержанность явились причиной этого обещания. Так как я испытывал к ней самые дружеские чувства, а по моему характеру я никогда не мог обойтись без любовницы, после того, как я ей сказал, что буду отсутствовать месяц или, быть может, и дольше, она так заклинала меня сказать ей, куда я еду, что, приняв поначалу твердое решение сохранить тайну, я все-таки не смог сдержаться и все ей выложил. Она тут же принялась умолять меня прислать ей это платье, а так как я всегда был человеком, помнившим о моих обещаниях, я, кажется, на следующий же день заглянул к торговцу, о каком я уже сказал. Когда я туда вошел, у него не было ни одной особы, достойной внимания. Но всего лишь одним моментом позже я увидел входящую женщину, великолепно одетую, и чье лицо было совершенно прекрасно. Она была также очень высокого роста и даже настолько крупна, что это было для нее скорее дурно, чем хорошо. Однако, так как, когда понравится лицо, всему остальному не придаешь значения, я отложил мою сделку, дабы получить удовольствие полюбоваться на нее подольше. Она попросила ткани на полное одеяние, и, рассудив по цветам Дамы, а они были очень хороши, по тем почестям, какие воздавал ей торговец, что она, должно быть, являлась высокородной особой, я влюбился в нее в один момент.