Менестрели в пальто макси

Кунчинас Юргис

В первую ночь войны Фонтан бьет чуть не до небес, но город все равно горит. На следующий день выбритые офицеры вермахта расхаживают по парку и дивятся: «Springbrunnen? Hier? In der Heide? Phantastisch!»¹⁵ Оркестры вермахта умеют исполнять множество отличных маршей, но пока играют лишь «Es zittern die morschen Knochen der Welt vor dem grossen Krieg!»¹⁶ Очутившись здесь несколько лет спустя, они не успевают проиграть ничего. Они успевают еще взорвать почту и мост, а у Фонтана уже фотографируются красноармейцы - их оркестр шпарит «Катюшу» и разливается «Амурскими волнами». Потом — «На сопках Манчжурии», кое-кому очень даже нравится. В парке толпы людей, большей частью совершенно незнакомых. Опять оркестр - на сей раз «Прощание славянки». Все скамейки запружены солдатами и девушками. Солдатам подают только пиво, но они пьяны от водки, которую хлещут в сирени за уборной. За это ли сражались? В парке смесь запахов ваксы, солидола

и сирени. А еще - одеколон «Тройной». Все это - надолго. Парк, оркестр, танцы, свирепые драки с местным населением. Кастеты и ремни. До рези в глазах, Фонтан бьет до Млечного Пути. Кровавый путь — до живой изгороди из акаций, тут - «Уголок любви», таково официальное название. Кровавый путь — вторая группа. Омоем раны в струях чистых. Зелеными шелками перевяжем. Песнь о гидрофилии. Фонтан не действует, не фонтан, а фантом, и, как сообщают радио и газеты, все спокойно. Политическое положение как таковое отсутствует. Сплошное набирающее темпы процветание. Фонтаны с трибун. Гидра капитализма в нашем Фонтане не заведется! (Гидра, видите ли, водный обитатель.) А попробуй только заикнись кому-нибудь о Красной гидре! Совсем другое дело - до небес. Ошибочное понимание гидрофилии толкает человека в тенета врагов народа. В то время как вокруг одни лишь Достижения и Успехи. Нечего глумиться!
– хмурится бывший партизан Кацвингель. Разве при Смятоне рабочий человек мог себе позволить выпить пива и еще другому поставить? Действительно, пива море разливанное. Для его приготовления нужна хорошая вода. Только в нужник бегать далековато. И все мимо Фонтана. Пиво, пиво, пиво. Фонтаном. Из глотки, когда больше не лезет.

У фотографа снова дел по горло — птичка едва успевает из объектива и обратно. У Фонтана фотографируются выпускники средней школы и семинаристы в двубортных пиджаках. Семинария совсем недалеко. Разумеется, не духовная, а учительская. Фотографируются главным образом после успешно сданных экзаменов. Перед «дембелем» снимаются сержанты и ефрейторы. Их погоны черны, как донбасский уголь. Танкисты. «Три танкиста курицу щипали, экипаж машины боевой». За такую песенку можешь подзалететь, ой, можешь! Три танкиста! Завтра по домам. «Прощай, Алитус, время золотое, прощай, девчонки, давайте стоя!» Фу, как неприлично! Однако на такую похабщину поморщится разве интеллигент смятоновской поры. А таковых немного уж осталось.

Слезами наполнил бы весь Фонтан, только бы снова стала Литва, - прошептал господин Г. самому себе. Кому надо, тот услышит. В один отнюдь не прекрасный день господина Г. вызывают в великолепное здание недалеко от парка. В окно кабинета виден Ангел, уже без трубы. Скоро и его самого не станет. Что, - начинает синий китель с малиновыми погонами, — оплакиваем, господин Г.? Что ж, в Сибирь мы больше не возим, исчерпали лимиты. Что же нам теперь с вами делать? Господин Г. жалобно улыбается, похоже, в самом деле готов расплакаться. Может, эти люди подслушивают и мысли? Но есть и другие способы, не унывайте, господин Г.! — успокаивает китель. И: пошел вон, засранец! Едва ли не пинком в то место, где спина теряет свое благородное название - как выражаются французы. Коллега Ф. говорит господину Г.: - Эге, братец, тут тебе не Бахчисарай. Там имеется «Фонтан слез». Пушкин воспел.

Фонтан журчит, как журчал. После смерти Сталина. После свержения Ангела. Даже после денежной реформы. Лишь поздней осенью сторож завинчивает вентили. Дощатые колпаки накрывают кусты нежных роз. Что и говорить, не Бахчисарай. Розы утеплены. Тепло и парочкам на эстраде, за плотно составленными лавками. «Прошла зима, пройдет и лето, спасибо партии за это», — мрачно декламирует какой-то несознательный элемент.

Первый секретарь горкома утверждает, что Фонтан следует каждую весну запускать. Это положительно действует на людей. И чтобы пиво. И оркестр!

Жизнь идет. Не шатко и не валко, как поется в песне. Люди легко дышат и попивают янтарное пиво. Отплясывают на танцплощадке, потом бьют друг другу морды. Воруют доски, сметану, потом, с ростом благосостояния, тянут мясо, хлопок, запчасти -все, что плохо лежит. В том числе и розы. Да, между прочим, старик сторож помер, некому караулить. «Farfal»¹⁷, как говорит господин Пигага, «farfal».

У Фонтана сфотографируется разве что какой-нибудь чудак. А снимают одни любители, куда реже щелкнут затвором мастера художественной фотографии. Таких в городе двое. Один - сюрреалист, другой — гиперреалист. Оба, стало быть, «исты». Другие - пессимисты, натуралисты, эгоисты, мазохисты, казуисты. Еще - пенсионеры, бывшие «стрибки»¹⁸ и аппаратчики. Вот и весь расклад.

Давай сюда! Сфоткаю! Почему бы нет? Фонтан бьет с удвоенной мощью. Какая гидравлика! Хлещет во все стороны, аж в ушах звенит. Похоже на лопнувшую водопроводную трубу. Зато действует. И бассейн - как поилка в автоматизированном коровнике. Ну, шары те самые, были не бог весть что. Сами знаем - не Треви. Не Сан-Суси в Потсдаме. В некотором смысле аварийный резервуар пожарной службы. В прошлом году в нем кто-то утопил беременную кошечку.

Что поделаешь. Теперь-то уж ничего, хоть ты плачь, хоть до краев наплачь. Вечная гидрофилия, а что толку?

Таким образом, заимеем свой собственный «фонтан слез». Что нам еще остается делать? Бить баклуши, чесать в голове. Хлопнуть рюмку, хлопнуть две. У всякого фонтана что-нибудь на дне, - торжественно возгласил профессиональный алкаш Р. Он же уточнил: всего не выпьешь. Золотые слова! Вот если бы фонтанная вода обладала какими-нибудь целебными свойствами, тогда другое дело. Или если бы пивом была.

Знаете что, дети? Старые, седые дети. Пошли, может, напоследок сфотографируемся у Фонтана. Пока еще бьет он, как лопнувшая кишка. Не беда, что нет больше эстрады, оркестра, танцплощадки, пива! Есть лето, есть сирень, дрозды. Пойдемте! Еще раз увидим, как из объектива вылетает птичка. Объективно рассуждая, почему бы нет? Должна! Вон она - вылетела и прощай. Вот и все. Спасибо за внимание. Вас много, а Фонтан один. Вот и фотки готовы. На фоне - струя, недавно восстановленный Ангел и вечно зеленые... Если приглядеться, в уголке фотографии можно увидеть другого ангела - летящего! Или это еще один удачный фототрюк?

1992

Менестрели в пальто макси

Песни viola d'amore на Заречье в семидесятые годы XX века

Издалека видно грозно-багровое обнажение над Вилейкой. Хочешь туда? Перейди деревянный мостик у доступных всеобщему обозрению теннисных кортов, обогни едва заметный мысок, где в незапамятные времена долго и упорно трухлявел открытый всем ветрам дощатый павильон с резными наличниками и нелепым шпилем, и сверни направо. Красный обрыв уже близко, вот-вот падешь на колени перед его величием. И вдруг ты, ошеломленный, останавливаешься. Ты видишь: для удобства усталых путников сколочен круглый дощатый стол, к нему прилагаются семь колод-сидений. В жухлой траве полегли павшие в неравной схватке с вином твои приятели - семь менестрелей в длинных пальто. Тряхни их за подмышки, прислони к мощным колодам - удобно ли сидится, любезные гуляки? Они и глазом не моргнут. Сидят, безвольно обмякнув, и молчат, как восковые фигуры в музее мадам такой-то. Глаза открыты, но они спят. Мои друзья менестрели. Как знать, когда-нибудь, может статься, один из них будет именно так, отрешенно, взирать на наших потомков в Национальном музее восковых фигур? Они и сейчас почти восковые. Белые губы, белые лбы, а щеки свекольного цвета. Менестрели в пальто макси. Усталые вильнюсские трубадуры. Барды Старого города. Гусары Бельмонта и казаки Вилейки. 1979 год, осень. Их разыскивает милиция. По ним скучает камера предварительного заключения — КПЗ. Больше вроде никто ими не интересуется. Деполитизированные, деградировавшие, депрессивные, делирные¹⁹, депортированные из всех городских кафе, забегаловок, пивных, бистро, вокзалов и закусочных, они расположились на отдых здесь, на берегу быстроструйной Вилейки, на пути к Красному Обнажению, недалеко от горы Каспара Бекеша, откуда рукой подать до солнечного Заречья - давней гордости нашего города, нашего Сорренто и наших Афин!

Они сидят так, как я их усадил. Застыв в самых неудобных позах. Без движения. Не шелохнутся. А вокруг, в жухлой траве, источающей тленный аромат, разложены и прислонены к стволам деревьев их верные viola d’amore и viola da gamba, воображаемые, само собой. Можно еще вообразить испещренные нотными знаками листки на свежесрубленном столе и колодах. Охотничьи сети пауков с пойманными жертвами - жуками и мухами. Лишь винные бутылки - подлинные: зеленые, бесцветные, темные - аккуратно уложены вокруг музыкантов. Семеро менестрелей погружены в сон. Все в черных шляпах, длинных белых кашне. Все в длинных черных пальто. Спят. Помнят ли они сказку о Кусте шиповника? Сентябрьские осы, забравшись в горлышки бутылок, незримыми язычками и хоботками высасывают последние капли «Агдама», «Рошу де десерт» и «Бiле мiцне». Опьянев, падают, опрокидываются на спинку, сучат лапками, потом тоже засыпают.

Спокойно здесь и торжественно! Лишь вдали каркает сытая, еще лоснящаяся сентябрьская ворона. Благословенная пора сновидений и грез! А в облаках вместе с ласточками гарцуют синтетические и поролоновые Белые кони. Порой они издают призывное ржание, пофыркивают, тогда кто-нибудь из менестрелей вздрагивает, как от удара током. И вновь погружается в сон. Сентябрьская сиеста... Эге, что там происходит? Люди, взгляните!

В сопровождении двух рослых милиционеров бредет по волнам Вилейки седовласый Христофор²⁰ с подкидышем из Дома малютки на плече - в нежарком солнце светятся их нимбы, а когда светило скрывается за Трехкрестовой горой, ореолы прямо-таки пламенеют. Теперь они походят на пылающие обручи, сквозь которые в гастрольных цирках прыгают бенгальские тигры, славные обездоленные звери - их прибежища нынче не в глухих джунглях, не в бамбуковых зарослях, а в просмердевших падалью и испражнениями цирковых клетках.