Меняю курс
Шрифт:
Я знал его давно. Он был товарищем и другом моего брата Мигеля. Но по-настоящему наша дружба началась на аэродроме в Хетафе, где Спенсер и я обучали летать на самолете восемь высших армейских начальников. Нуньес де Прадо не принадлежал ни к одной из политических партий, но был человеком прогрессивных взглядов, готовым всеми силами бороться за республику.
Первая встреча с ним произвела на меня очень хорошее впечатление. Нуньес де Прадо был убежден, что в подготовке восстания против республики принимают участие многие генералы и офицеры; положение серьезное; однако, если принять быстрые и энергичные меры, можно одним ударом пресечь вражеские козни.
По его мнению, требовалось в самом срочном порядке вырвать воздушные силы из рук реакции.
Вечером в день моего приезда генерал Нуньес де Прадо вызвал подполковника Луиса Рианьо и меня к себе домой.
Полные решимости, мы принялись за разработку необходимых мероприятий для превращения авиации в верное оружие республики. На следующий день Нуньес де Прадо смог уже представить военному министру первые предложения о самых необходимых изменениях в личном составе авиации. Несмотря на умеренность, они испугали министра. Он, по-видимому, недооценивал опасность того, что командование авиационными частями и аэродромами находилось в руках реакционеров, в то время как офицеры-республиканцы занимали второстепенные посты.
Нуньес де Прадо вынужден был пойти на уступки, чтобы добиться одобрения хотя бы части своих предложений. Однако он был необычайно возмущен непониманием правительством важности предложенных мер.
В нашей мадридской квартире стало довольно многолюдно. Не проходило дня, чтобы к нам не приходили знакомые [319] и не приводили своих знакомых. Все они - горячие сторонники республики - были обеспокоены подготовкой фашистов к восстанию.
Не помню, кто привел к нам в дом две супружеские пары, приехавшие из Франции. Они сразу же завоевали наши симпатии своей непринужденностью и преданностью Испанской республике. Первая чета - Мари Луиза Кашен и ее муж Марк Жакье. Оба были адвокатами и работали в Париже. В Испанию они приехали на велосипедах. Меня удивил их интерес к испанским делам. Они произвели на нас прекрасное впечатление. Я очень удивился, когда после их ухода кто-то сказал, что оба они коммунисты, а Мари Луиза - дочь Марселя Кашена, одного из руководителей Французской компартии. Повидимому, в те времена в моем представлении коммунисты не могли быть такими нормальными и симпатичными людьми, как Мари Луиза и Марк.
Спустя несколько дней мы познакомились с другой супружеской парой французов - Лулу и Эрнандо Виньес. Лулу с первой минуты очаровала нас своей простотой. Ее муж, Эрнандо, испанец по происхождению, был хорошим художником. Он с большим мастерством играл на гитаре всевозможные фламенко, ничуть не уступая в мастерстве андалузским токадорес{133}. Оба показались мне людьми большой культуры и были довольно хорошо осведомлены о политическом положении в Испании. Я в первый раз встречал иностранцев, которые бы так интересовались судьбой Испанской республики. Их стремление помочь ей необычайно тронуло нас. Искренне, от всего сердца предлагали они отдать все имеющиеся у них средства в распоряжение республиканцев. Позднее я узнал, что и эта симпатичная чета близка к коммунистам, а Лулу - дочь прославленного архитектора и известного коммуниста Франсиса Журдэна.
* * *
После возвращения в Мадрид наши отношения с семьей Кони значительно улучшились. Раз в неделю мы обедали у ее родителей. Однажды мать Кони весьма конфиденциально призналась ей, что они с отцом хотели бы, чтобы все мужья их дочерей «были такие, как Игнасио».
Однако, несмотря на нашу добрую волю, нам не удавалось добиться полной непринужденности во время этих [320] семейных встреч. И не мудрено, ибо постоянно приходилось опасаться, как бы не затронуть какую-нибудь из бесчисленного количества скользких тем.
До сих пор помню трогательное отношение к нам прислуги и шофера в доме отца Кони. Они настолько явно проявляли свое расположение к нам, что родные Кони, я уверен, замечали это. Девушка, с приветливой улыбкой открывавшая нам дверь, слуги, подававшие на стол и уделявшие все внимание только Кони и мне, всем своим видом желали подчеркнуть свои симпатии к нам. Шофер, иногда отвозивший нас домой, также не скрывал своего дружеского расположения. Все они, видимо, были республиканцами, и им надоело постоянно выслушивать в этом доме одни и те же разговоры, направленные против республики. Шофер рассказал Кони, что во время последних выборов моя теща сделала слугам подарки и одновременно вручила избирательные бюллетени с именами правых кандидатов. Голосовать их отправили под присмотром управляющего, дабы никто не улизнул. Однако у каждого из них был припрятан бюллетень с именами кандидатов Народного фронта, за которых они и проголосовали.
Отношения с родными Кони развивались в общем нормально до того дня, пока моему тестю не пришла в голову мысль записать на наше имя некоторые свои имения. Таким образом он рассчитывал избежать действия закона об аграрной реформе. Вот как описывает Кони сцену разговора с отцом в своей книге «Вместо роскоши»:
«В тот день, когда произошел этот злосчастный инцидент с имениями, мы обедали в доме моего отца. После обеда он сказал, что хотел бы поговорить с нами. Мы прошли в его кабинет, большую, комфортабельно обставленную комнату, и сели вокруг стола, нам подали кофе. Отец с плохо скрываемым смущением предложил Игнасио коньяк и прекрасную сигару. Меня тоже охватило волнение. Несомненно, отец собирался сообщить нам нечто важное. Мы ждали. Наконец он заговорил:
– Я старею и должен подумать о моих детях…
Игнасио нахмурился. Ничто его так не задевало, как напоминание, что я - дочь состоятельного человека, крупного землевладельца и преуспевающего коммерсанта. Глядя на наш скромный образ жизни, ни у кого не могло возникнуть сомнений, что мы живем только на жалованье Игнасио. [321]
– Вы знаете, - поспешно продолжал отец, как человек, решивший высказать все, что накопилось у него в душе, - когда вступит в силу закон об аграрной реформе, я лишусь части моих имений. Но если разделить их между всеми детьми, то они не подпадут под действие закона. Я хотел бы знать, какое имение вам больше нравится, чтобы перевести его на ваше имя.
– Папа, - перебила я его, - ты зря советуешься с нами по этим вопросам. Ни Игнасио, ни я не хотим иметь земельной собственности, и, следовательно, нас не интересует твое предложение.
Отец кашлянул. Он был в явном замешательстве.
– Ты не поняла меня. Вот твои сестры Марича и Рехина поняли сразу. Речь идет о простой формальности. Я по-прежнему буду заниматься всеми делами, но в будущем земля перешла бы к вам. В противном случае закон, ты понимаешь…
Да, мы прекрасно понимали. Он хотел обойти закон об аграрной реформе, но для этого ему нужна была наша помощь.
Видя, что со мной говорить бесполезно, отец обратился к Игнасио:
– Вопрос лишь в том, чтобы на несколько лет раньше произвести раздел поместий, который неизбежно произойдет после моей смерти. Ведь вы не откажетесь от своей доли наследства? Не так ли?
Игнасио встал.
– Я не имею к этому делу никакого отношения. Пусть Кони поступает так, как ей кажется лучше, - и направился к двери.
Я тоже встала.
– Я уже сказала свое мнение. Нет необходимости повторять все снова.