Мера прощения
Шрифт:
– Ваше здоровье! – предложил я тост.
Старший механик как бы дважды поблагодарил меня: сперва вскинув и опустив брови, а потом кивнув головой. Видимо, привык пить молча. Да и о чем говорить с умным человеком, отраженным в зеркале? Он знает столько же, сколько и ты, и делает то же самое, только рюмку держит не в правой руке, а в левой.
Бутылку мы раздавили минут за сорок. Догадываюсь, что произвел на старшего механика хорошее впечатление своим молчанием. Он хотел было еще раз запустить руку в картонный ящик, но, отодвинув уголок плотной черной шторы, увидел, что солнце уже принялось за работу, произнес:
– Жду вас после ужина.
– Постараюсь быть, – пообещал я.
Я сдержал обещание. В эту ночь мы проговорили три бутылки за четыре часа. Расправившись с последней, с старший механик процедил, уставившись
– Однозначно.
Что именно однозначно – можно только догадываться. Но если, опьянев, болтун замолк, а молчун заговорил – надо уносить ноги. Дед словно и не слышал моих прощальных слов, сидел неподвижно, как пингвин на льдине, даже брови не вскинул. И не предложил прийти после ужина. Что ж, спасибо ему и на этом, по крайней мере, заснул я быстрее, чем закрыл дверь своей каюты и проснулся к завтраку, чем несказанно удивил буфетчицу. С тех пор, как судно вошло в Малаккский пролив у меня перевернулся суточный цикл, я будто забыл о существовании Раисы Львовны. Первые дни она довольно странно поглядывала на меня, особенно когда заставала разговаривающим с поваром. Нина и Вера подозрений у нее не вызывали. Странно: считал, что хоть в этом другие думают обо мне не хуже, чем я о себе. Ее подозрения обидели меня, и следующие две недели я усердно развеивал их.
И сейчас она лежит рядом со мной, спит, уткнувшись носом в подушку. Моя жена любит засыпать, уткнувшись носом в мое плечо. Если сделать поправку на жару, то обе женщины имеют одинаковую привычку. И не только эту. Иногда мне кажется, что Раиса – моя жена, поменявшая тело. По крайней мере, ненавижу сейчас буфетчицу так же, как иногда свою ненаглядную. Наверное, женщины инстинктивно выбирают ту манеру поведения, которая наиболее удобна и выгодна в общении с данным мужчиной. Выходит, сколько бы у меня ни было женщин, все они будут вести себя одинаково – не одному мне вставлять физиономию в прорезь картин.
Простыня сползла с тела Раисы, обнажив загорелые ноги и белые ягодицы. Простыни еще влажные. Перед тем, как лечь, Рая намочила обе под краном и постелила на кровать. Обдуваемые вентилятором, они с полчаса холодили наши тела. За это время надо уснуть. Не успел – лежи и мечтай, как бы убил любовницу, похожую на жену, или жену, похожую на любовницу.
Нет, все-таки плохо, когда кому-то рядом хорошо. Тем более, если в твоих силах восстановить справедливость. Надо лишь «неловко» перевернуться на бок...
– Что? – испуганно спросила Рая, резко, словно от горячей сковороды, оторвав голову от подушки.
– Ничего, спи, – отвечаю я. Если теперь сумеешь...
Она переворачивается на спину, натягивает простыню, прикрывая грудь. Сиськи влажны от пота, и простыня прилипает к ним, облегает, как лифчик.
– Такая чушь приснилась, – жалуется Рая. – Будто забеременела... Вечный женский страх.
– Может и правда? – спрашиваю раздраженно. Я уже вышел из того возраста, когда подобное известие вызывает мстительную радость: справился с тобой, голубушка, теперь ты побегай за мной!
– У меня дважды была внематочная. Теперь даже захочу – не получится.
– Обидно?
– Не знаю. – Она тыкается носом в подушку.
Если заревет, пойду в душ. Буду стоять под текущей из холодного крана теплой солоноватой водой до тех пор, пока не станет скучно.
– Это из-за Вальки, – глухо, в подушку, произносит Рая, – жаловалась утром, что залетела.
– От второго помощника?
– Ни от кого. У нее постоянно задержки на неделю-две, пора бы привыкнуть. А то шум подымет... В прошлом рейсе истерики закатывала, вены собиралась вскрывать. Первый помощник внушение сделал – задержки как не бывало! – Она прижалась ко мне, потеснила немного, точно хотела столкнуть с кровати и отправить делать втык камбузнице. – После завтрака пристала ко мне, спрашивала, больно ли делать аборт. У Нинки, говорю, спроси, она лучше знает.
– Почему?
– Недавно делала, перед рейсом.
– И спросила?
Раиса хихикнула.
– Они же друг друга терпеть не могут. В прошлом рейсе Валька сначала на третьего помощника глаз положила – того самого, ну, ты знаешь, – а ему вроде Нинка нравилась. Валька их обоих возненавидела. Такие концерты закатывала! А потом окрутила второго помощника и успокоилась.
– Как окрутила? Он же женат.
– Ну и что?.. Если не с любимым, какая разница...
Обычно женщины говорят, что им без
20
Попробуй поверить, что наступает Новый год, если вокруг елки кружится целая эскадрилья жирных черных мух! Да и елка синтетическая, с неколючей синевато-зеленой хвоей, на которой лежит клочки серой ваты, и такая маленькая, что мухи напоминают воронье. Единственное, что настоящее в новогоднюю ночь – сама ночь. Впрочем, и она совсем не такая, как дома, не подсвеченная белизной снега, укрывающего землю, дома, деревья, а тропическая – чернее самой черной мухи.
Елка стоит на телевизоре в капитанской каюте. Перенесли ее сюда из кают-компании, где проходила, так сказать, официальная часть праздника. Там мы чинно сидели на своих обычных местах и пили разбавленный, теплый спирт, выделенный доктором. Док, видимо, собирался напоить пять тысяч человек, потому что в той жидкости, что стояла на столах в бутылках из-под болгарского нектара, от спирта остался лишь запах. Но и эту бурду выпили с удовольствием, а трезвенник второй механик даже умудрился захмелеть. Спирта хватило на час праздника, а потом «особы, приближенные к капитану» перебрались в его каюту. Среди них и я оказался.
Я противник подобных сборищ. Пить с подчиненными – глупость большая, чем не пить с начальством. Если бы не был уверен, что это мой первый и последний рейс на этом судне и что пьянка вряд ли будет отличаться от устроенной в день рождения старпома, то даже моей фуражки здесь не увидели бы.
Кроме меня новенькими из приглашенных были доктор и, как ни странно, Фантомас. За столом все не уместились, часть сидела на принесенных с собой стульях «во втором ряду» – позади более расторопных. Фантомас оказался у самой двери. Всякий раз, когда кто-нибудь входил или выходил, дверь ударяла по стулу, и старший матрос вздрагивал, точно от испуга. Рядом с Дрожжиным сидел начальник рации. Ему, как старшему офицеру и давнему собутыльнику капитана, полагалось бы сидеть рядом с хозяином каюты, но он бы оказался напротив меня. Уверен, что он тогда заметил, кто к нему вломился не вовремя. По крайней мере, встреч со мной избегает. Я этому рад, потому что всякий раз, когда вижу Маркони, мне становится неловко, будто он меня застукал, а не наоборот. Рядом со мной, справа, сидела Валентина. Ее посадил туда я. А меня усадил на свое место, во главе стола, капитан, и все отнеслись к этому, как к должному. Можно считать, что я утвержден в роли Тирана. Слева от меня сидела Риса. Получалось, что правая и левая мои руки – второй эшелон власти – женщины.
Правая моя рука не особо мне нравилась: не люблю истеричек. Стоит только глянуть на ее лицо – густые, черные, сросшиеся брови, тонкий с горбинкой нос, похожий на клюв, впалые щеки и бесформенный подбородок, – как на ум приходит нахохлившаяся наседка, которая никак не поймет, куда делись из-под нее яйца, и решает, клюнуть ли ей кого-нибудь или истошно закудахтать и захлопать крыльями. Уверен, что она из истеричек той породы, для которых гора трупов незнакомых людей – любопытное зрелище, а уколотый иголкой пальчик – причина для океана слез. И пила камбузница как-то по-птичьи: приложит стакан к вытянутым трубочкой тонким губам, захватит несколько капель и запрокидывает голову, будто помогает каплям скатиться в горло. Вот только зубы у нее словно чужие – крупные, лошадиные, такие при желании стакан перемелют в порошок. Поэтому, наверное, и отставляет стакан подальше, а ее жест понимают по-своему и доливают самогонки.