Мера прощения
Шрифт:
Зверь берет банку лапой и, запрокинув голову, совсем по-человечески, выпивает пиво. Пустая банка летит в ров, откуда ее вылавливает официант, а медведь отступает вглубь клетки и ложится на брюхо, мордой к обезьянам. Тем не понравилось, что угостили не их, визжат и швыряют в хищника банановой кожурой. Но мишка не сердится на завистливых соседок, рычит благодушно, словно его поглаживают за ухом.
Я подзываю официанта, интересуюсь, употребляет ли хищник водку.
– Да.
– А обезьяны? – спрашивает старший механик, и трудно понять, шутит или всерьез.
– Нет, – извиняющимся тоном отвечает официант. – Они глупые.
Дед заинтересованно смотрит на официанта, а затем кивает головой,
Я наливаю полный фужер водки, грамм сто пятьдесят, и приказываю отнести зверю. Прибегает официанта-мальчик с подносом, ставит на него фужер и церемонно, будто местному князьку, несет медведю. Тот встречает официанта стоя, с протянутой между прутьями лапой. Водку выпивает залпом и возвращает фужер на поднос. Зверь, а знает разницу между фужером и банкой.
«Либерийцы» захлопали в ладошки и закричали все разом: один – медведю, остальные – мне. Наверное, что-то дружественное, потому что улыбались. Я помахал им рукой и налил Деду и себе еще по рюмке:
– За пьющих медведей!
Вскоре нам принесли зажаренную рыбину, порезанную на тонкие ломтики и обложенную овощами и травами. И на вид, и на вкус она была великолепна. Мы лакомились ею под водочку и наблюдали за медведем, которого здорово развезло. С настырностью русского пьянчуги он лез брататься с обезьянами. Соседки не верили в доброжелательность его намерений, скакали по клетке, визжа и швыряясь банановой кожурой. Вдруг, как по команде, две, подобравшись к медведю слева и справа, схватили его за уши и притянули морду вплотную к решетке, отчего нос просунулся между прутьями, а третья, с разгону, в прыжке, заехала пяткой по черному поблескивающему шнобелю. В момент удара первые отпустили уши, и медведь, отлетев на метр, шлепнулся на задницу. Обезьяны победно завизжали в одну глотку и так шустро запрыгали по клетке, что казалось, будто состоят из одних красных задов. Примерно так же вели себя за «либерийским» столом.
Я, желая утешить медведя, послал ему фужер водки. Вторая доза сшибла его с ног получше обезьян. Вскоре он валялся на спине посреди клетки, раскинув лапы, и напоминал перебравшего гуляку, который, встав из-за стола, позабыл снять с груди салфетку. И совсем по-человечески храпел. Храп жутко раздражал обезьян – они прыгали и визжали возмущенно, однако вскоре успокоились, видимо, поняли, что медведя теперь не достанешь ничем.
Мы со старшим механиком оказались покрепче медведя, не упали даже после второй бутылки. Правда, по неясным мне причинам очутились за «либерийским» столом. Ребята действительно были с либерийского судна, но родом из Панамы. А может, один был панамец, а остальные из более глухих дыр. У капиталистов часто так бывает: флаг либерийский, хозяин греческий, капитан итальянский, комсостав югославский, а рядовой состав африканский или латиноамериканский. Откуда бы они ни были, а хлопцы славные, пили наравне с нами. Впрочем, угощали-то не они, а на халяву даже трезвенники пьют как кони.
В порт мы возвращались все вместе, в обнимку, поддерживая друг дружку. Две ноги – хорошо, а двадцать – устойчивее. Панамцы приглашали зайти к ним, принять еще по рюмашке, но пограничник у трапа – маленький, худой, с автоматом Калашникова, похожий на мальчика, играющего в войну, не пустил нас с Дедом. Покрыв пограничника матом на трех языках – русском, испанском и английском, мы разошлись по своим судам.
Поднялись мы по трапу – ноги сами понесли меня к каюте буфетчицы. Хорошо, старший механик перехватил и завернул к себе. Понимаю, что беспокоился он не о моем моральном облике, а о бутылке водки, прихваченной по пути в порт. Все равно, правильно поступил. Ничего путного из моего визита к Раисе не получилось бы. Нельзя приходить к женщине пьяным вдрызг. Спьяну чего только не наговоришь, а она, дура, возомнит о себе слишком многое. Чтобы баба любила тебя, надо ее постоянно втаптывать в грязь, лишь иногда, делая одолжение, поднимать до себя. Точнее, под себя. А пьяным толком не сделаешь ни того, ни другого. И я пошел за старшим механиком, который помог мне справиться с искушением. Настоящий мужчина и отличается тем, что может наступить себе на конец: человека, не имеющего желаний, рабом не сделаешь.
В каюте старший механик первым делом отключил телефон.
– Зачем? – спросил я.
– Чтоб не мешали.
– А вдруг ЧП?
– Придут и позовут, – ответил он, доставая рюмки. – Четвертый механик имеет дурную привычку звонить сутки напролет, жаловаться на соседей.
– На третьего механика, что ли?
– Да. То музыка ему мешает, то голоса женские.
– Ну и списал бы четвертого, чтобы никому голоса не мешали.
– В прошлом рейсе не мне, помполиту звонил, – объяснил старший механик, наливая ламойку.
Видимо, он не умел болтать во время пития, на мой следующий вопрос не ответил, и я тоже замолчал. Да и о чем с ним говорить? О преимуществах хождения строем?
23
Дождь в тропиках – это, конечно, хорошо, по крайней мере, дышать легче, но теряет всю свою прелесть, если во время его надо перешвартовываться. Большую часть груза, крупные и тяжелые ящики, вьетнамцы сравнительно быстро выкинули из трюмов с помощью двух портовых кранов, а остальное, мелочевку, будут выгружать вручную. Для этого и перетянули нас буксирами на другой причал, не оборудованный техникой. Вроде бы несложная операция, а затянулась на два часа, и я умудрился промокнуть чуть ли не до костей. Сорвался и поход в ресторан, поставят там прогул нам с Дедом. Смягчает нашу вину то, что это первый прогул с момента постановки судна под выгрузку.
На борт поднялся стивидор, толстый и высокий, не похожий на вьетнамца, и я задержался в ходовой рубке поболтать с ним. Нос у него не приплюснутый, и лицо круглое, я бы сказал, рязанское, с постоянной улыбкой, но не заискивающей, как у большинства вьетнамцев, а просто веселой – улыбка человека, который доволен абсолютно всем, даже дождем. Закрадывалось подозрение, что какой-то Ванюшка не устоял перед прелестями мамаши стивидора. Звали его Тханг, что значит «Победа». Он встал рядом со мной у иллюминатора и сразу озорно подмигнул, словно мы с ним только что сбегали за трубу и даванули из горла бутылку бормотухи.
– Хорошо, да, – произнес Тханг по-русски почти без акцента.
– Бывает и лучше, – не согласился я.
– Все равно хорошо! – сказал он и засмеялся, блеснув золотым зубом. Этот зуб делал его совсем советским, эдаким приблатненным интеллигентом, отсидевшим годик по малолетству.
– Где так язык выучил? – спрашиваю я, потому что спорить с вьетнамцами бесполезно: они соглашаются с тобой, но и своей точки зрения не меняют.
– Учился у вас, в авиационном институте.
– А какое отношение имеет авиация к морскому флоту?
Стивидор смеется, поблескивая «рыжиком».
– Языков много знаю: русский, английский, французский. "Партия сказала: «Надо!» – народ ответил «Есть!» – правильно я сказал ваш лозунг?
– Правильно.
Оказывается, идиотизм социалистической жизни интернационален. Хорошо, что у нас уже перебрались через ту стадию тупости, на которой находится Вьетнам.
К борту судна подтащили высокий и широкий помост, с него перекинули на комингс трюма трап. Пограничники заняли свои места: на баке и корме судна, на помосте и на причале у трапа. Из пакгауза вышла толпа женщин в одинаковой одежде цвета хаки.