Мера прощения
Шрифт:
– Я знаю, что он не убивал. Поэтому я здесь, – добавляю я, подчиняясь подсказке интуиции.
Слова мои не удивили Раису, скорее, обрадовали. Видимо, подозревала, что мое появление на судне как-то связано с убийством, и теперь довольна оказанным ей доверием.
– Мы с Володькой друзья, с мореходки.
– Никогда бы не подумала, – честно признается она и прижимается щекой к моему плечу. – Ради него... чтобы найти, кто...
Она не договаривает, наверное, восхищение мной передавило ей горло. Представляю, как я сейчас вырос в ее глазах! Все прошлые грехи мне уж точно прощены. Бабам ведь нужны герои, настоящие или дутые – без
– Я могу тебе помочь? – спрашивает она.
– Можешь. «Случайно» распусти слух, что мне известно, кто убил помполита. Пусть узнает как можно больше людей и обязательно – Валька.
– Ты думаешь?.. – Она не решается объявить второго помощника убийцей.
– Может быть. Я всех проверяю. Но смотри, чтобы она не заподозрила.
– Не беспокойся. Я на камбузе расскажу, когда там повар и Нинка будут, – обещает она и опять смотрит мне в глаза: – И меня проверяешь?
– Уже проверил, – признаюсь я. Иногда надо говорить правду, чтобы в дальнейшем легче верили твоему вранью.
27
Люблю смотреть на фосфоресцирующее море. Яркие блики холодно вспыхивают на гребнях волн, поднятых судном. Нос теплохода как бы вспарывает черную материю воды, и она, расползаясь в стороны, истекает зеленоватой кровью. Когда видишь такое, начинаешь понимать, почему для древних море было живым существом.
Я стою на корме у фальшборта, боком к трапу, ведущему на шлюпочную палубу. С другого бока у меня кнехт, позади – вьюшка: не подберешься незамеченным. Судовые винты шумно перелопачивают воду, заглушая все остальные звуки, чьих-либо шагов я не услышу, полагаюсь лишь на зрение. Вторую ночь я дежурю здесь с половины двенадцатого до часу. Судя по заинтересованным взглядам, которые бросают на меня члены экипажа, слух о моем расследовании облетел всех. Вчера на корму выглянул Гусев, посмотрел-посмотрел на меня, ничего не сказал и убежал. Наверное, делиться новостью. Значит, и о моих ночных бдениях знают все. Надеюсь, никто не догадывается, что бдения эти – ловля на живца. И живец – я. Другого способа разоблачить убийцу у меня нет. Догадки, подозрения – их к делу не подошьешь, нужны улики – нападение на меня. Уверен, не пропустит преступник шанса, отважится на второе убийство, если будет знать, что останется безнаказанным. Трудно первый раз шагнуть в грязь, а потом не жалко обуви.
Хлопнула дверь – на корму кто-то вышел. Я швыряю окурок за борт, поворачиваюсь. У двери стоит электромеханик, яростно чиркает зажигалкой, пытаясь прикурить. Зажигалка, видимо, с магнето – подтверждает поговорку о сапожнике в рваных сапогах. Кулону все-таки удалось с ней справиться. Выпустив мощную струю дыма, он отошел к противоположному от меня борту, облокотился на планширь. Даю руку на отсечение, что привело его сюда любопытство, и чем скорее оно будет удовлетворено, тем скорее Иван Петрович уйдет. А убрать его отсюда надо, чтобы не отпугнул преступника.
– Иван Петрович, что стал там, иди ко мне.
– Думал, помешаю, – говорит он, подходя. – Вышел покурить, а то жена не любит, когда каюта прокуренная.
Мог бы что-нибудь поумнее придумать. Кулон – что с него возьмешь?!
– Как дела? – задаю я традиционный и довольно провокационный вопрос, потому что редко кто отвечает на него правду.
– Никак, – честно отвечает Кулон.
Что ж, честность и глупость – аверс и реверс одной монеты. А по обрезу идет хитрость. Сейчас электромеханик должен показать мне реверс, а потом шибануть обрезом, чтобы расколоть на имя убийцы.
– Рейс наскучил? – спрашиваю я.
– Да, осточертело все, домой хочу. В отпуск и отгулы уйду. Есть замена, нет замены – все равно уйду.
– И долго будешь гулять?
– У-у!.. Два отпуска и отгулов дней сто тридцать, – сказал он, оглянувшись на дверь. – Ох и погуляю! Первый месяц буду дома сидеть, в себя приходить, а потом рвану...
– ... В Париж?
– Нет, – серьезно отвечает Кулон, – в деревню, к матери. На рыбалку буду ходить, на сенокос, по грибы-ягоды – поживу в свое удовольствие.
Умный живет сегодня, дурак – завтра. Реверс продемонстрирован – что дальше?
– А ты как? – спрашивает он и снова оглядывается. – Еще один рейс?
– Незачем, – отвечаю, – свое дело здесь я уже закончил.
– Какое?
– Опыта капитанского набрался, – отвечаю и подмигиваю.
Ивана Петровича прямо распирает от желания спросить, кого же я подозреваю. И в то же время мое подмигивание как бы объявляет его посвященными в тайну, а признаться в обратном ему стыдно. Он еще раз оглядывается, точно должна подойти помощь ему. Ее нет, и на лице электромеханика появляется сожаление, будто выдернул пальцы из розетки.
– Все понял? – спрашиваю я, подмигивая.
– Да.
– Вот так вот! – цитирую я капитана.
– Ну, я не знаю, – передразнивает и он, как бы произнося отзыв на пароль.
Для разведчиков пароль и отзыв служат сигналом к началу разговора, а Кулону они послужили сигналом к окончанию. Забычковав сигарету о планширь, он кивнул мне, прощаясь, улыбнулся довольно, будто узнал все, что хотел, или будто всунул пальцы в розетку, и пошел, но не к кормовой двери, а вдоль надстройки к трапу, ведущему на главную палубу. Постояв у трапа немного, вернулся чуть назад и зашел в надстройку через расположенную там дверь.
Едва он скрылся, как на корму вышла Нина. Обхватив руками плечи, словно озябла, она остановилась рядом со мной.
– Красиво, да? – произнесла она.
– Очень, – согласился я.
– Я могу часами смотреть. Любуешься, ни о чем не думаешь.
– И я.
Она засмеялась тихим грудным смехом. Слыша смех некоторых людей, сразу понимаешь, что они из себя представляют. Так вот, Нина – грустная мечтательница.
– Почему-то не думала, что вам может нравиться свечение, – сказала она.
– Выгляжу жлобом, которому чуждо прекрасное?
– Конечно, нет! – отвечает она горячо. – Просто вы современный, практичный...
– ... и у меня не остается времени на всякую ерунду? – заканчиваю я.
– Да... Извините, если обидела.
– Кое в чем ты права. Я действительно не люблю тратить время попусту, но знаю, что надо давать отдых душе, иначе надолго тебя не хватит.
Тут я, конечно, приврал, потому что капля романтики во мне все еще живет. Но если человек хочет видеть меня бесчувственным механизмом, пусть видит. Всегда надо иметь пятого туза и, желательно, не в рукаве.