Мертвая зыбь (др. перевод)
Шрифт:
– Ты врешь!
– Я вру? Не забыл, кто тебя сюда доставил? На своем корабле! Мы с Гуннаром небо с землей свели, чтобы все это организовать.
– Может быть, только я тебя не знаю…
Мой клад. Мой Стенвик.
– А мне плевать, знаешь ты меня или… – Мартин прикуривает сигарету, затягивается и выдыхает дым, – или не знаешь.
– Опусти лопату, Нильс, – шипит Гуннар.
Он по-прежнему дышит в затылок. Совсем рядом.
Мартин тоже поднимает лопату. Держит ее так, точно собирается ударить Нильса черенком, но где ему… Нильс держит лопату высоко
– Это мое! – У него темнеет в глазах.
Удар лопатой приходится по левому плечу, штык скользит и попадает куда-то под ухо.
Мартин теряет равновесие, и Нильс наносит второй удар – в лоб.
Мартин со стоном валится на раскопанный курган.
Нильс снова поднимает лопату, он целится в ненавистную физиономию вора.
Мартин поднимает руки – ждет последнего удара. Понимает, что ему не выжить.
Но лопата не опускается.
– Кончай, Нильс! – ревет ему в ухо Гуннар. Он перехватил лопату за черенок и дернул так сильно, что Нильс потерял равновесие.
– Кончай! Только этого нам не хватало! Как ты, Мартин?
– Сука, – хрипит Мартин, по-прежнему инстинктивно закрывая лицо руками. – Давай, Гуннар. Чего ждать? Какого… ждать?
– Рано, – коротко бросает Гуннар.
Нильс опускает лопату. Ярость испарилась, будто ее и не было.
– Я пошел домой, – скучно говорит он и, не сводя глаз с Гуннара, делает шаг в сторону.
– Плевать на планы… – шипит Мартин, – рано, не рано. Ты что, не видишь – он полный псих?
Он пытается встать. Кровь заливает ему лицо.
– Кто-то украл мой клад, – говорит Нильс вяло. – Ты или кто-то другой. Договор теряет силу. Я пошел домой. В Стенвик.
– О’кей, – не глядя на него, произносит Гуннар. – Теряет – значит, теряет. Нет больше договора.
– Я пошел домой, – повторят Нильс.
– Нет.
– Не нет, а да. Я пошел домой.
– Ты отсюда не уйдешь. Никто и не собирался тебя отпускать. Ты что, не понял? Все кончится здесь. На этом самом месте.
– Ну нет. Я пошел домой, – Нильс повторяет эти три слова, как мантру, – и ничего здесь не кончится. Все только начинается…
– Нильс! Ты, должно быть, забыл? Ты же мертв…
Гуннар медленно поднимает тяжелый и острый лом и оглядывается – нет ли случайных свидетелей. С туманом, можно сказать, повезло. Он знал, что будет туман, но не такой, не такой…
– Ты же не можешь идти домой, Нильс… как ты можешь идти домой? Ты же похоронен в Марнесе.
33
Герлоф умирал. Умирающим являются мертвецы. Он слышал шаги – скелет воина, павшего в какой-нибудь битве бронзового века, танцевал на берегу. Герлоф закрыл глаза – ему не хотелось смотреть на привидения, но хруст гальки под ногами и скрип песка доносились до него вполне отчетливо.
Он открыл глаза и увидел Эрнста Адольфссона, но Эрнст его не видел… ходил кругами и что-то искал в траве. Должно быть, камни для очередных скульптур. Изо рта его стекала струйка
Герлоф перевел глаза на море – и увидел саму Смерть. Смерть полным курсом приближалась к берегу на черном паруснике с черными парусами. Но хуже и страшнее всего – Элла. Она села рядом, в ночной рубашке, с распущенными волосами, и смотрела на него, смотрела… серьезно, не отрываясь. Не мучай себя, Герлоф, борьба бессмысленна. И Герлоф закрыл глаза – может, и вправду сдаться и уплыть вместе с ней, вместе с Эллой, на черном корабле? Ему очень хотелось спать – спящий человек не замечает ни дождя, ни холода, ни ветра. Он спит. Можно уговорить себя, что он в своей комнате в марнесском доме престарелых. Он и сам не мог объяснить, зачем так отчаянно борется со сном. Смерть не торопилась, и это его раздражало.
Хруст продолжался. Неужели и в самом деле скелеты выходят на берег поплясать осенними ночами? А может, кто-то живой забрел в эту глушь?
Он с трудом повернул голову и открыл глаза.
Горизонт исчез в сумерках, море и небо слились в темную дрожащую массу.
Где-то в его онемевшем теле все еще теплилась искорка надежды. Может быть, эта искорка и называется волей к жизни. Он сделал попытку встать – и ему это удалось. Медленно, мучительно, обдирая руки об огрубевшую от старости кору, Герлоф встал на ноги. Это было, как поднять парус в сильный ветер – трудно, но возможно.
Вира, сказал он себе и выставил правую ногу.
После этого пришлось пару минут отдохнуть.
Он стоял полусогнувшись, как тяжелоатлет, готовящийся взять вес.
Вира, вира… поднатужься, ребята…
Одной рукой оперся на палку, другую боялся оторвать от ствола.
Грот поднят, теперь лайбе хорошо бы добраться до моря.
Вот так. В случае чего можно дойти на моторе. Герлоф всегда тщательно ухаживал за мотором. На его последней лайбе стоял казавшийся тогда передовым керосиновый двигатель с шаровыми поршнями. Всем он был хорош, но его надо было ежечасно смазывать, и он никогда про это не забывал.
Вира, опять скомандовал он себе, поднимайся.
Выпрямился, отпустил дерево и сделал короткий шаг к воде. От холода он не чувствовал ни рук, ни ног, но в этом была и положительная сторона: боль в суставах исчезла.
Герлоф шел вдоль каменной изгороди, здесь трава была не такая густая. Мокрая сорочка прилипла к телу, как ледяной панцирь… но, оказывается, ему не приснилось. Это была не галлюцинация: на берегу что-то хрустело и шуршало. И он, еще не видя источника шума, догадался.
Пластиковый пакет.
Даже не пакет, а большой черный мешок для мусора, наполовину засыпанный песком. Скорее всего, какой-то идиот бросил с корабля. И не только мешок – на берегу было полно мусора. Картонный молочный пакет, бутылка темного стекла, ржавая банка из-под пива. Что за кретины… кем надо быть, чтобы кидать в море мусор! Но сейчас Герлоф был благодарен этим кретинам – если он хочет попробовать выжить, мешок может стать его спасением. Надо его вытащить из песка и проделать в дне дырку для головы. Получится непромокаемый плащ, и тогда удастся сохранить хоть какое-то телесное тепло.