Мёртвая зыбь
Шрифт:
А приоткрытою вуалью. Сирано де Бержерак
Страна римских императоров, Спартака и Овода осталась позади. Остались на дне фонтанных бассейнов серебряные монеты брошенные, в знак желания вернуться. Исчез из виду коварный Везувий.
Простор Средиземного моря заканчивался у Гибралтарского пролива, ключи от которого с давних пор захвачены Англией.
Теплоход “Победа” свободно проходит через него. Справа на скалистом утесе английская крепость Гибралтар с контролирующей пролив артиллерией.
Слева Африка,
Корабль огибает Пиренейский полуостров с Испанией и Португалией и входит в Ла-Манш. Остановка во французском порту Гавр. Отсюда туристы экспрессом отправятся в Париж.
Званцев с интересом приглядывался к железной дороге, поезда по ней мчатся со скорость 120 километров в час, причем в вагоне эта бешеная скорость ничем не дает себя знать, только телеграфные столбы торопливо мелькают в окне.
“Все-таки в Европе есть чему поучиться” приходит к выводу Званцев-инженер.
В Париже у Лифшица оказались родственники. Они встретили его на вокзале сан-Лазар и увезли к себе ночевать. Антонио забрали к себе музыканты, полные надежд, что одна из его опер будет поставлена в Гранд-опера. И Званцеву в напарники достался инженер Аджубей, брат знаменитого журналиста и редактора “Известий” Аджубея.
Он с гордостью сказал о нем Званцеву:
— Брат поднял тираж газеты с 18 000 до 2 000 000 экземпляров и создал приложение к “Известиям”, “Неделю”, сразу ставшей популярной.
Их поселили в номере отнюдь не первоклассной гостиницы, где номера разделялись звукопроницаемыми перегородками. Туристы убедились в этом в первую же ночь, когда им выдан был из соседнего номера эротический концерт.
Сначала возгласами “Нет, нет! Никогда!” имитировалось целомудренное сопротивление, которое сменилось женскими стонами, звериным рычанием и задыхающимися требованием “Еще! Еще!”
— Теперь я понял, что мы во Франции и попали в Дом свиданий, — заключил Аджубей.
Утром туристы собрались из разных гостиниц в ресторане, где заказан был на всех завтрак.
Туристы разбились на мелкие группы, отправившиеся по музеям или в прогулку по городу.
У Званцева в Париже были дела. Надо было посетить редакцию газеты “Юманите”, где из номера в номер фельетонами, как когда-то романы Дюма, печатался “Пылающий остров”.
Званцева вызвались сопровождать Владимир Лифшиц и переводчица с французского Евгения Калашникова. В редакции их принял издатель “Юманите” товарищ Фажон.
— Я очень рад видеть в редакции Юманите советских людей и в их числе автора романа “Иль де фе”. Мы публиковали его, как острое идеологическое оружие, направленное против империалистических войн, развязываемых в угоду крупного капитала. Великий французский писатель Виктор Гюго писал, что “Мир — это добродетель цивилизации. Война — ее преступление”. Ваш роман, товарищ Званцев, показывает это и ярко, и увлекательно, и я позволю себе распить с вами по этому поводу бутылку французского шампанского.
И
— За мир! И за призыв к нему автора романа “Иль де фе”
Все выпили, правда, верный себе Званцев только пригубил. Фужеры наполнились вновь.
— За Париж! — провозгласил теперь Званцев.
— За социалистический Париж, — поправил Фажон.
Бутылка была осушена.
— Друзья, — сказал издатель. — Наши коммунисты, в их числе переводчики и издатели, не простили бы мне, узнав, кто был у нас в гостьях, если бы я не устроил им встречи с вами. И я беру на себя смелость назначить ее по французским обычаям в ресторане у Елисейских полей.
Это был тот самый ресторан, где уже завтракали туристы. Званцев и его спутники с радостью согласились на такую встречу, оговорив послеобеденное время.
Уходя, они встретились на лестнице с главным редактором “Юманите” Анри Стилом. Узнав, что перед ним автор “Иль де фе”, он горячо пожал руку Званцеву и, не сговариваясь с Фажоном, процитировал Виктора Гюго:
— “Мир — это добродетель цивилизации. Война — ее преступление”. За эту добродетель борются коммунисты и роман “Иль де фе.
Во время обеда Званцев, Лифшиц и Колесникова сидели за одним столиком.
К ним направился высокий худощавый человек.
Женя Колесникова спросила его по-французски:
— Вы ищите кого-нибудь, мсье?
— О да! Господина Званцева. Мне назвали его, как руководителя прибывшей советской группы, — на чистом русском языке сказал подошедший.
— Я к вашим услугам, мсье. Если у вас нет секретов, присаживайтесь за наш стол, — поднялся со своего места Званцев.
— Благодарствуйте, — ответил подошедший, садясь на предложенный стул. — Моя фамилия ничего вам не скажет, но Гучкова вы, несомненно, знаете.
— Издателя черносотенной газеты?
— Ну, не черносотенной, а монархической, — поправил русский француз. — Дело в том, что после Гучкова я являюсь ее редактором. И мне хотелось бы, чтобы вы знали, что газета изменила свое направление и стала не только прорусской, но и просоветской. Ныне все мы в русской колонии получили советские паспорта и проживаем в Париже, как советские граждане. И ждем права на возвращение на Родину, как величайшее счастье.
— Нам приятно слышать это от вас, — сказал Званцев.
— Это все, что я хотел сказать вам, советскому руководителю.
— Я боюсь, что вы преувеличиваете мое значение.
— Ну, конечно, конечно, — с хитрецой понимающе произнес редактор монархической газеты, поднимаясь. Он отошел, высокий, прямой с явно военной выправкой.
К столику подходили на условленную Фажоном встречу французы. Званцев надеялся на перевод Калашниковой. Но первым к ним подошел невысокий лысеющий француз и на превосходном русском языке рекомендовался Жаком Бержье, родом из Одессы.