Мертвец
Шрифт:
Даже Сенька и тот в подготовке участвовал — тёр морковь. В результате этих кулинарных манипуляций все окрестности здорово пропахли едой, а у меня не было аппетита, так что я даже забрался на чердак, там пахло больше пылью и осиным гнездом под потолком, размером с арбуз.
На чердаке есть небольшое оконце, из него видно только небо и рябину. Рядом с оконцем я поставил старое кресло, хотел посидеть немного, но глянул на буфет. И тут же вспомнил про свою идею.
А почему нет, собственно? Делать всё равно нечего.
Я быстренько сбегал на чердак, собрался, осторожно вылез из дома и попытался скрыться через свой излюбленный тайный ход.
Куда? — из-за угла высунулся Сенька.
Туда, — ответил я.
К старпёру не пойдёшь?
Уже ходил.
Смотри, лишит наследства, — осклабился Сенька.
Я не стал спорить, сорвал зелёную картошку
и пульнул в брата. Попал удачно, в лоб. Сенька тоже метнул картошку в ответ, но промазал.
Ну ты, бразильская свинья... — начал ругаться Сенька.
Однако я запустил ещё одну картошку. И снова попал.
Ма! — завопил предательский Сенька. — А он уходить собирается!
Мать немедленно появилась в окне. В руке чеснокодав.
Ты куда? — спросила она. — Мы отца хотим навестить.
Я не могу, — сразу же ответил я.
Почему это?
Мы с Денисом договорились встретиться, — тут же соврал я. — Хотим пойти покупаться...
Покупаться! — возмутился Сенька. — Вчера покупаешься, мы идём к отцу! У тебя совесть вообще есть?! Отец, он, можно сказать...
Ему не хотелось тащить еду. Всё очень просто.
Пусть идёт, — остановила его мать.
Сенька злобно харкнул в мою сторону. Не дохаркнул.
Я ушёл. Ни к какому Денису я не собирался идти. Надо было заглянуть в школу, кое-что сделать. Да и просто погулять.
В парке никого не было, только сосны скрипели. Я побродил немного возле эстрады, потом лёг на скамейку и ленился, наверное, с полчаса. Лениться очень полезно, тот, кто регулярно ленится, живёт гораздо дольше — у него организм отдыхает и самовосстанавливается. И сосуды в мозгу прочищаются. Я валялся на скамейке, слушал, как скрипят сосны. Мимо проковылял незнакомый алкаш, потом появился Розгин со своей дрессированной овчаркой и продолжил её дрессировать. Мне показалось, что он учит свою собаку искать грибы. Розгин свистел в свисток, вскрикивал, ругался и вообще шумел, мне эта активность надоела, и я отправился в школу.
В школе было по-летнему пусто. Из спортзала доносился грохот и кряканье — тренировались гиревики, у них скоро какая-то гиревая олимпиада. Вообще, гиря — самый демократичный вид спорта. Демократичнее его только шахматы: гиря стоит полторы тысячи, а шахматы всего двести рублей.
Мастерские находились рядом с актовым залом. Когда-то в актовом зале нашей школы чуть не побывала Валентина Терешкова, в зале всё подготовили, даже портрет на стене. Но она не приехала, что-то с машиной стряслось. С тех пор зал не ремонтировали, но он хорошо сохранился.
Дверь в мастерские была открыта. Пахло опилками, и железными, и деревянными. Геннадий Иванович сидел на стуле и задумчиво читал старый учебник по радиоэлектронике. Рядом на верстаке стоял здоровенный прибор с экраном и многочисленными ручками и тумблерами. Вокруг с хищными лицами кружились два очкарика с отвёртками из радиокружка.
Эти радиоэлектронщики всё время что-то разбирали, собирали, паяли, пожары устраивали. Но с пользой это у них получалось. Многие в политехнические вузы поступали, а в прошлом году Двойцов собрал самодельный компьютер даже. Правда, компьютер этот можно было только включать и выключать, но дизайн удался, такой техностильный, что его купила московская кинокомпания для съёмок фантастического триллера. Теперь Двойцов работал над действующей моделью компьютера.
Здравствуйте, — сказал я.
Радиоэлектронщики не обратили на меня никакого внимания, муроды, а Геннадий Иванович обернулся.
Привет, Никита, — кивнул он. — Тебе что надо?
Вообще у нас с ним хорошие отношения, Геннадий
Иванович обладает главным достоинством настоящего учителя — он помнит всех своих учеников. Или по именам, или по фамилиям. Это ученики ценят. Я вот ценю.
У тебя какие-то затруднения? — Геннадий Иванович поглядел на меня поверх очков.
– Да.
Радиоэлектронщики вдруг разом подняли свой прибор и потащили его из мастерских.
Что это? — спросил я. — Боеголовка?
Сейсмограф.
Сейсмограф?
Сейсмографа я не ожидал. Хотя зря, наверное, Геннадий Иванович — человек широкий, в смысле интересы у него самые неожиданные. И ученики у него точно такие же, хотя их и мало. Ну кто, скажите, будет изобретать сейсмограф в наших краях?
А они изобретают.
Угу, — подтвердил Геннадий Иванович. — Изобретаем.
С чего это вдруг?
Актуальное дело. В последнее время сплошные землетрясения, сплошные цунами, ты что, телевизор не смотришь?
Я пожал плечами.
А предсказывать землетрясения не умеют. Вот мы и решили изобрести.
Масштабно, подумал я. Нобелевскую премию получат. Геннадий Иванович взойдёт на чёрную трибуну в чёрном блестящем фраке и пошлёт воздушный поцелуй шведской королеве...
Мне стало завидно.
Очень интересная идея у ребят. — Геннадий Иванович поглядел зачем-то в окно. — Такая свежая, я даже не ожидал...
Геннадий Иванович поднялся со стула и приблизился к окну.
А если не получится? — спросил я. — Ну, этот, сейсмограф?
Скорее всего, не получится. Но шанс есть. Разве важно — получится или не получится? В жизни необходимо чем-то заниматься.
Геннадий Иванович выглянул на улицу.
Ну да. В жизни надо чем-то заниматься. Я тоже ходил в его кружок. Правда, не в радиоэлектронный, а в фото. Наверное, месяца три. Пока не понял, что не гожусь я в фотографы. И я бросил. А Геннадий Иванович совершенно не обиделся. Это мне тоже в Геннадии Ивановиче нравилось.