Мертвый час
Шрифт:
Николай вышел проводить их до коляски. Предложив сестре ручку, тихо сказал:
– Есть обстоятельство, от которого отец отмахивается. Мол, не может быть. Однако сведения из надежных источников.
– Говори…
– Именно Вигилянский свел гешефтмахера Гюббе с Волобуевым.
В вагоне Дмитрий Данилович признался Сашеньке, что в юности был влюблен в Машу Масальскую:
– В свои пятнадцать она была прелестна. Я влюбился с первого взгляда. Увы, наши отцы поссорились, и больше я ее не видел. Но как же тесен мир. Вчера, читая твой дневник, я и не подозревал, что ты пишешь о ней, моей первой влюбленности.
– Девочек с именем Маша на свете очень много.
– Да, конечно.
– А вот почему не узнал Леонидика? Вряд ли есть другой такой дурачок.
– Масальские его стеснялись и к гостям не выпускали. Конечно, я слышал от отца, что у Машеньки есть брат. Очень больной. Но даже имени не знал.
Глава одиннадцатая
Отвергнув предложение Сашеньки заплатить за свидание с Урушадзе надзирателю, Тарусов отправился в Петергоф к уездному прокурору.
Тот разве что не расцеловал Дмитрия Даниловича:
– Давненько вас поджидаю. Удивлены? Зря. Уезд наш маленький, в одном углу чихнешь, из другого «Будь здоров!» кричат. Уже осведомлен, что будете Урушадзе защищать. Чему, признаться, очень рад. Когда такой матерый адвокат за дело берется – внимание прессы обеспечено. А значит, и начальство про мою персону наконец вспомнит. А то в министерстве поди позабыли, что Петергофский уезд существует. Тих потому что до неприличия. В соседних уездах каждый день что-нибудь приключается: то грабеж, то разбой, нет-нет и смертоубийство произойдет. Но здесь словно заколдовали. А ежели и случится какое происшествие, выть хочется от скуки. Нате вот, полюбуйтесь, – Михаил Лаврентьевич протянул князю лежавшую перед ним папку, – вдова статского советника Кулебякина заявила на бывшую горничную, что та, недовольная суммой расчета, украла у нее две серебряные ложки. Горничная же твердит, что хозяйка сама их подарила на Пасху, да по дряхлости ума позабыла. Или вот… – Прокурор достал из ящика другую папку с набранным крупным шрифтом заголовком «Дело». – Крестьянин Митька Черепко обвиняет своего кума Ивашку Подкорытова в мошенничестве. Мол, продал тот ему перину. Уверял, что из гусиного пера, однако, когда стали ее сушить, выяснилось, что из куриного. Подкорытов же божится, что обо всем честно предупреждал, но кум при совершении сделки был сильно пьян.
– Сочувствую, Михаил Лаврентьевич, – проникновенно произнес Дмитрий Данилович.
– Дело Урушадзе того же поля ягода, – прокурор достал из стола очередную папку. – Тесть с зятем приданое не поделили. Анекдот-с. Полистать не желаете?
– С преогромным удовольствием, – сказал Тарусов.
Его не покидало ощущение, что прокурор не так прост, как хочет казаться, только зачем-то комедию ломает.
– Однако теперь об этом анекдоте все газеты напишут. На поверенного Тарусова репортеры слетятся, как мухи на… – Михаил Лаврентьевич было запнулся, однако с ходу нашелся: – На варенье. После дела Муравкина от вас одних сенсаций ждут: вдруг опять истинного преступника суду предъявите.
– Где ж его взять? – развел руками Дмитрий Данилович.
– Знаем мы вас, хитрецов, – погрозил шутливо пальцем прокурор. – Поэтому хочу предостеречь. По дружбе, так сказать. Со мной этакий фокус не пройдет.
– Не понимаю, о чем вы?
– Шутка. Читайте-читайте, не буду мешать.
Когда Тарусов закончил, задал вопрос:
– А какие-то иные версии следствие рассматривало?
– Нет, Дмитрий Данилович. Зачем? Все и так ясно.
– Но дача Волобуевых не охраняется, даже собаки ночью не бегают. Что стоит какому-нибудь бродяге перемахнуть через забор, забраться по веревочной лестнице…
– Речь ваша, так понимаю, уже готова. Что ж, буду счастлив схлестнуться в суде.
– Тогда не буду злоупотреблять вашим гостеприимством. – Тарусов привстал. – Разрешение на свидание где получить?
Прокурор позвонил в колокольчик. Дверь приоткрылась, и в кабинет протиснулась скрюченная канцелярской службой фигура, напомнившая князю вопросительный знак.
– Разрешение на свидание с Урушадзе князю Тарусову. Живо! Дмитрий Данилович, присядьте, не спешите. У меня ведь тоже к вам просьба. Не возьмете ли Урушадзе под поручительство? За пять тысяч ассигнациями прямо сейчас выпущу [115] . А то ораниенбаумский полицмейстер меня замучил. Арестное помещение у него маленькое, всего две комнаты, из-за Урушадзе весь поганый народец пришлось в одну затолкнуть [116] . А в среду другая морока предстоит – князя в Окружной суд везти. В уезде и без того перерасход средств…
115
В случае выпуска обвиняемого под залог сумма вносилась сразу, если по поручительству – только в случае неявки на суд.
116
Дворян, а также чиновников содержали отдельно от остальных заключенных.
Тарусов задумался. Риск, конечно, велик – а вдруг скроется обвиняемый? Однако свобода, хоть и на два дня, может стать решающим аргументом в переговорах с Урушадзе, который до сего дня от адвокатов отказывался.
Дворник с Артиллерийской Тимофей Саночкин держался без робости, отвечал спокойно, уверенно, о Красовской отозвался с уважительной теплотой: добрая барыня, за три месяца, что флигелек арендовала, четыре раза одарила его серебряными полтинниками.
– Почаще бы такие флигель сымали. А то кой с кого даже на Пасху гривенника не допросишься.
– А на прощанье полтинник дала? – поинтересовался Крутилин.
– Нет, вашеродь. Пропустил я ейный отъезд.
– Как так?
– Праздник на ту субботу выпал, супруга с утра в церковь поволокла. А ахтриса в сей момент – бац – и укатила. Пришлось ейный сундук безо всякой для себя пользы грузить. Ух и тяжелый! Одна радость – Маланья напоследок расцеловала.
– Кто такая? – Крутилин сделал вид, что про прислугу Красовской слышит впервые.
– В услужении у ахтрисы. Ух, и девка, доложу. Титьки такие, что зашибить ими может. Кабы я без супруги в Питере куковал, гулял бы Дорофейка мимо.
– А это что за зверь?
– Дорофейка? Ломовик с Лиговки, ейный полюбовник.
– Значит, блудлива Маланья?
– Нет. Кого попало не подпустит. Тока людей сурьезных, вроде меня. Ну или Дорофейки.
– А Красовская? Тоже блудлива?
– Не знаю, вашеродь, ахтрисы нам не по чину.
– Да я не про тебя толкую. Господа к актрисе хаживали?
– Хаживали. Но токма это секрет, вы, вашеродь, не выдавайте, что сболтнул…
– Ты что? Забыл, где находишься? Чай, не в кабаке сплетничаешь, а на опросе у начальника сыскной полиции.
– Простите, вашеродь.
– Описать кавалеров можешь?
– Никак нет.
– Это еще почему?
– Не видел-с.
– Но уверен, что хаживали. Что-то ты темнишь…
– Никак нет. Потому что стеснялась ахтриса. Года не прошло, как муженек ейный гигнулся. Не положено еще шуры-муры разводить. Поэтому, когда хахаль ожидался, даже Маланью из дома спроваживала. Ну и я, раз такое дело, подальше от флигеля мел.
– Это еще почему?
– Полтинники, вашеродь, просто так с неба не падают.