Мёртвый хватает живого
Шрифт:
Как же мне быть? Пойти к Серёге, сказать: давай, Сергей Сергеич, по-компанейски это дело решим. А он в ответ: да ты опоздал, как всегда, Аркадьич. Ты и в школе-то всегда на уроки опаздывал.
Серёга ведь, прохиндей, в глазах как в книге читает. Можно, конечно, тёмные очки надеть. Но ведь октябрь на дворе, раскусит, сволочь.
Если я вчера ему наболтал что-то о водке, то он уж, наверное, подвал для лаборатории ищет. И химиков безработных. Неужели говорил? Не помню. Да я ничегошеньки не помню.
А какой вчера день был? Воскресенье. День рыбалки! Плавно переходящий в ночь. Гостиница «Окунь», девчонки. А потом этот красивый сон: про синюю темноту и полупрозрачное платье. А что было между двадцатой рюмкой и сном, не помню. Да, это несправедливо. Вместо удовольствия — думаешь о том, что не помнишь удовольствия. Надо положить этому конец. Конец похмелью.
Вот что, Пафнутий Аркадьич. Тебе надо заняться этим вопросом сегодня. Серёга вряд ли ещё оклемался. С похмелья он сильно болеет. Не то что я. Ты это… не шевелись. Главное — не шевелиться. Вот не буду шевелиться часок, потом пошевелюсь, пивка холодного литра три глотну — и к завтрашнему дню у меня будет и подвал, и водка, и учёные, вкалывающие по контракту по 25 часов в сутки без перерывов на обед и выходные.
А Серёга мой Сергеич в понедельник не работник. Это кто не знает, тот верит, что у губернатора нет выходных. А пусть подумают, лопухи, почему он по телевизору всё в вечернее время выступает. И только со вторника по четверг. Пусть подумают. Только мало кто у нас в стране думает. Думать — скучно, думают в народе. Потому-то мы над народом и поставлены: делать скучную работу. Да вот беда: коли нам скучно, нас тянет развлекаться… В общем, мы люди простые, из народа. Из самой народной гущи.
И потому Сергеич сегодня пролетает. Пока у Серёги суть да дело, рассол да красная икра, у меня уж подвал, академики — и патент на суперводку. Со всеми правильными круглыми печатями и прямоугольными штампами, подписями, регистрационными номерами и банкетами на бюджетный счёт. Беспохмельными банкетами!
И стану я этим… как назвать-то? Нефтяные там короли, алмазные, персиковые, нет, ананасовые… А я буду похмельный король. Беспохмельный.
Куплю себе Новую Зеландию и буду оттуда править миром.
Жена? Ну что — жена… Будет ворчать и мани качать — запру её в том подвале навечно. Вместе с этим её… Пусиком-Мусиком. И с крысами учёными, с очкастыми академиками. Вот к вечеру оклемаюсь — и надо будет в срочном порядке подыскать подвальчик. Сам подыщу. Никому не доверю. Вот бы такой ещё подвальчик откопать, где бы уже гнездились учёные. Сэкономил бы и деньги, и время.
Глава сорок первая
У её кабинета Софью и Шурку нагнал возбуждённый Ося Мочалко. Он забежал вперёд. Он словно не пускал их дальше.
— Ну? — сказал ему Шурка.
Софья подумала, что Ося не похож на себя. Интересно, какое выражение лица у неё? У неё, несущей под мышкой утюг в коробке? Она посмотрела на Шурку. У него было волевое некрасивое лицо. Худое, с тоненькими длинными бледными губками, с серыми глазами, глядящими очень строго на Осю.
— Думаю, будет много претензий, — начал Ося, поглядывая на Софью и на Шурку. — Нет, не от покупателей, как вы, мои умницы, уже догадались. От поставщиков. Я как начальник претензионного отдела не могу принять те нормы… э-э… коммерческого поведения, которые задал нам с утра Павел Леонидович. Юридически выражаясь, мы все тут готовимся совершить противоправные действия. Мы выступаем против нами же составленных договоров о поставках. Мы собираемся нарушить все основные пункты раздела «Ответственность сторон». Тут речь идёт уже не о претензиях, а о крупных исках. О таких крупных, что… Проще говоря, мы, то есть, я хотел сказать, — он оглянулся и стал говорить тише, — генеральный директор, — собирается поставить фирму в тяжёлое положение. В неустойчивое положение. А ещё проще говоря, сделать из неё банкрота. Зачем? Зачем? Зачем? Павел Леонидович прямо нарушает Устав общества с ограниченной ответственностью, в котором чёрным по белому прописана главная цель существования фирмы: получение прибыли. Н-да. А вовсе не раздача товаров населению. Бесплатная. Коммунистическая, — сказал он тише. — Натурально, коммунистическая. Тут ведь кое-кто посягает на собственность, н-да, и не столько на свою, сколько на чужую… Революционно-бескровно, так сказать, экспроприирует и перераспределяет… Вот вопрос, с которым я к вам пришёл — и который явился у меня с первой же фразы уважаемого Павла Леонидовича… э-э… на коммунистическую тему. К тому же душевное здоровье как Павла Леонидовича, так и его первого зама, внушает мне серьёзное опасение. Вы как наиболее близкие к генеральному директору сотрудники… разумеется, после Георгия Георгиевича… Совсем просто скажу: грядёт катастрофа. Можем ли мы её предупредить? Или избегнуть в ней участия? Ведь мы же себя под монастырь подводим, дорогие мои и умные. Директор и его зам — сумасшедшие, а нам — отвечать. Это я вам как юрист говорю. Я не сумасшедший, и мне не нужны деньги директора. Клянусь. Вы, как я заметил, тоже умственно здоровы. Поэтому прошу держаться друг друга и помогать друг другу.
Он протянул руку Шурке, и Шурка пожал её.
— Мы можем обсудить тактику действий, — сказал Шурка. — Временных.
— Разумеется, временных. Пока всё не нормализуется, — подхватил Ося. — Есть же, в конце концов, собственники. Разумеется, коммерческий директор, — Софья поймала его взгляд где-то на своей шее, — позвонит кому следует. Мы не имеем права оставлять собственников в неведении. Павел Леонидович — топ-менеджер, однако фигура наёмная, и его трудовой контракт тоже содержит кое-какие юридически значимые пункты об ответственности.
— А что первый зам? — спросила Софья. — Вы говорили с ним, Осип Исаакович? — Почему Ося обратился к ним, минуя первого? Только ли потому, что тот взял деньги и кредитную карту? Или и потому, что зам был [братом жены] шефа, и тут, на родственной почве, мог прорасти какой-то странный, нелепый на первый взгляд сговор, имеющий внешней целью потопить зама, а внутренней, настоящей — отвести некие подозрения от махинирующего шефа, каким-то образом сделать виноватыми кого угодно, только не его? Генеральный обвёл бы всех вокруг пальца, сымитировал бы шизофреника и затем купил бы у врачей диагноз, его объявили бы невменяемым, уложили бы в клинику на 3–4 месяца, избавив тем самым себя от любой ответственности за распад фирмы? И в одну палату с ним уложили бы и первого зама — пойманного на раздаче денег на паперти у банка… Может быть, шефа купили конкуренты? Кто? «Юнилэнд»? «Элемент-Трейд»? «Камелия» — мелочь для таких торговых гигантов. Нет разумного объяснения, вот и приходят в голову объяснения неразумные. Словно позаимствованные из дурных, на скорую руку состряпанных детективов.
— А вы и не знаете, Софья Андреевна? Георгия Георгиевича сию минуту унесли в медпункт. Охранники. Забрали у входа. Он сидел на крыльце. На мраморных ступенях. И улыбался. Говорил, что чувствует себя прекрасно, но немного устал. «Визу» он отдал охраннику. Тот записал коды, — сказал Ося. — Георгий Георгиевич сказал: «До банка мне не дойти. Я устал сегодня». А ты, сказал охраннику, дойди. Ты тоже любишь всех людей. Сними деньги и сделай то, что велел Павел Леонидович. Охранник спрашивает у него: «А что он велел?» — «Раздать всё». — «А сколько это — всё?» — «Двести десять тысяч долларов». — «А кому раздать, он не говорил?» — «Людям». — И знаете, что сказал охранник? Сказал то, что должен бы сказать любой разумный человек на его месте. На месте того, кому дарят мешок с деньгами. На месте хорошего семьянина, разумеется. И находчивого человека. Он сказал: «Моя семья и есть люди. И я их люблю».
— А что ответил зам? — спросила Софья.
— Что-то неразборчивое. Невнятно как-то говорил.
— Уволится, наверное, охранник, — сказал Шурка.
— И зама взяли и понесли? — спросила Софья.
— Охрана унесла его в медпункт. Побледнел сильно. И не мог говорить.
— Побледнел?
— Уснул. Я думаю, Софья Андреевна, у него что-то в голове повредилось. Не надо было Павлу Леонидовичу отдавать ему карту. Болезнь такая нервная есть: денежный шок. Болезнь двадцать первого века, знаете ли.