Мёртвый хватает живого
Шрифт:
— Почему же вы сегодня не боитесь? — спросила Софья. В напряжённой тишине вопрос её прозвучал слишком уж громко, ну и пусть. Пусть злорадствует первый зам. Она почувствовала на своей руке руку Шурки.
— Как можно бояться любить людей?
Выходит, люди боялись начать, потому что больше ненавидели, чем любили, подумала Софья и сжала руку Шурки. И тот, кто пришёл к любви, уже чужд злобы и зависти, — и он не видит злобы и зависти в других людях и потому не знает, чего ему бояться. Это либо вера, либо совершенное сумасшествие.
— Помнишь, — шепнула Софья Шурке, — шеф в пятницу сказал, ну, когда говорил, чтобы все пришли на работу не в девять, а в одиннадцать: «Хочу чувствовать себя именинником,
— Кто же его знает…
— Но чем мы будем рассчитываться с поставщиками, Павел Леонидович? — спросила она у генерального. — При бесплатной раздаче не следует ожидать коммерческой выгоды.
«Или он думает, что нам начнут бросать монеты в шапку? Как тому дорожному нищему… с белым лицом?»
— Я всё объясню поставщикам, — сказал директор. — Они тоже должны участвовать в том, что мы здесь начали. Всеобщая любовь подразумевает не только нашу любовь к поставщикам, но включает и любовь поставщиков к нам и ко всем людям в городе. В стране. На планете. Любовь — всеобща и деятельна. Все будут раздавать всем, и оттого все будут сыты, одеты и счастливы. И будут любить. И удивляться, как раньше не любили. Разве это так сложно понять? Я удивляюсь, как вы, Софья, и вы, Шурка… простите, Александр, при вашем уме и прозорливости, этого не поняли. Ладно я, старый ловелас и плут, фарцовщик советский. Но вы-то? А, я догадался. Вы всё давно поняли и всё давно хотели сделать, но без меня не могли начать и спланировать. Ах вы, мои молодцы. Ну теперь-то вместе мы горы свернём. И для начала мы уберём в торговых залах ценники. Белые ценники, жёлтые ценники, мелкооптовые и розничные. И уберём весы. Пусть люди берут в залах сколько хотят. И кассовые терминалы уберём. И противокражные системы. Боже мой, сколько гадостей мы делали людям. Наживались, обманывали, продавали несвежее, с химическими добавками, грубили. И как плохо думали о людях. Но у нас есть шанс исправиться. И надо повесить транспарант у входа в торговый зал: «Гипермаркет без цен. Всё — бесплатно». Надежда Валентиновна, займитесь этим. А вы, Софья, не откладывайте ваши звонки поставщикам. Шурка, то есть Александр, пусть договаривается о поставках, а вы организуйте встречу на высшем уровне. Пусть поставщики соберутся сегодня же. Объясните им нашу новую политику, в соответствии с которой любовь к людям важнее любви к рублям и долларам. Ничего сложного; они все обрадуются. Никакой маржи, никаких бонусов, никаких дополнительно-вымогательских оптовых скидок. Щедрость вместо жадности; любовь вместо вражды. Вот главная тема совещания. Попозже подойду и я. Мне нужно сказать о любви моей Марине. У неё такие добрые сияющие глаза. Она любит меня. Я хочу что-то сказать ей, и она хочет что-то сказать мне. А потом я вернусь, и мы обратим поставщиков в нашу веру. Во всепланетную единственную веру. Интернациональную. Господи, и почему люди понимают всё простое в самую последнюю очередь? Или вообще упрямо отказываются понимать?
— А ведь это христианство, — сказал Шурка, когда шеф наотрез отказался от подарков, велел их забрать из приёмной и раздать тем, кто в них больше нуждается. — Шеф начал раздавать имение.
Софья вышла из кабинета первой, за ней Шурка, за ним через приёмную потянулись остальные. Последним — Софья обернулась — вышел первый зам и пошёл не в кабинет к себе, а к лестнице. Он не глядел ни на кого, а любовался картой «Виза», которую держал в руке, и едва не упал с верхней ступеньки. С любовью к «Визе» не ошибёшься, подумала Софья. Первая крыса побежала с тонущего корабля. Выражение лица у первого зама было довольно странное. Необычное для него. Какое-то счастливо-безмятежное. Ну, конечно: двести десять тысяч долларов в одно мгновенье. Что-то скажут шефу собственники?
«Верю ли я в Бога? — подумала Софья. — Если тут тот Бог, в которого я верю, то я должна бы поддержать директора — и раздать своё имение? Отменяя платежи поставщикам и отменяя собственно торговлю, то есть розницу за наличные, шеф, помимо своего, начал раздавать и моё, и Шуркино имение. И первого зама, и собственников, и всех-всех, от продавцов до техничек. Откуда взяться зарплате, если зарплата состоит из денег, а денег в гипермаркетах «Камелия» больше не будет?»
— Дурной знак, — вслух сказала Софья.
Шурка, похоже, не услышал.
Шурка сказал:
— Шеф, отдающий даром все товары и призывающий к тому поставщиков — это тебе не Лев Толстой, приживалка Софьи Андреевны.
От своего имени и отчества, совпадавшими с именем-отчеством жены Толстого, Софья вздрогнула. Обняла себя руками. В кабинете шефа было холодно. Тоже нет отопления.
— Дурной знак, — повторила она. — Я забыла на ночь помолиться. Я не говорила тебе. Я молюсь каждую ночь. Перед тем, как заснуть. Прошу Бога о продолжении нашего с тобою счастья. Больше ничего. Только это. Но — каждую ночь. А вот вчера забыла. Не до того было. И Бог обиделся на меня. Ревнитель и мститель. Так Нина Алексеевна мне объяснила.
— Моя бабушка… — начал Шурка, но она показала ему рукой: молчи.
— Бог, оказывается, страшный. Он проклял меня. Нет воды, нет тепла, генеральный сошёл с ума, нет зарплаты, а нам растить ребёнка. Или близнецов. Это или проклятье, или испытанье. Проклятье. Не помню, до какого колена. Седьмого или семьдесят седьмого.
— Софья, моя бабушка верует и в Бога, и гадалкам, и в карты Таро. Я помню, как в перестройку она усаживала меня у телевизора и велела слушать Кашпировского. А потом, по другому каналу, Чумака. В снежного человека она тоже верит. Я не знаю того, во что бы она не верила. Это хорошо, что ты любишь мою бабушку. Но любовь вовсе не одно и то же, что вера.
— Какой ты серьёзный, Шурка. И милый. И всё равно это испытание.
— Конечно. Нет воды — уже испытание. И шеф…
— И милиционеры, скручивающие у военкомата военного… Всё это странно.
— Особенно шеф странен. Никогда ничего не любивший, кроме валовой и чистой прибыли… Переменился, как Савл. Из Савла в Павла. И в историю. В первоверховные апостолы. Я не верю в перерождение Савла в Павла. Павел — это же классический пример успешного дельца, делающего деньги из воздуха.
— Ты хочешь сказать, что шеф…
— …что-то темнит и в чём-то хитрит. Возможно, провернул какую-то аферу с поставками или укрыл огромную сумму от налогов — и сегодня утром это всё вскрылось. И он перед банкротством решил стать народным любимцем. Чтобы народ вытащил его из суда, разгромив здание суда. Или устроил ему побег из тюрьмы.
— Что-то это сомнительно. Сплошная уголовная романтика.
— Ну, не знаю, что сказать, Софья. Может, генеральный затеял под шумок эмигрировать в Латинскую Америку. Проповедовать там истинное христианство.
— Тебе, Шурка, надо повести приключенческие сочинять.
— Чувства юмора не хватит, Софья.
— Юмора добавлю я.
— Значит, соавторы?
— Соавторы.
— Тогда будь повеселей. А то мрачным юмором отпугнёшь читательниц. Говорят, читательниц нынче больше, чем читателей.
Глава тридцать восьмая
Премии!…
Она спустилась на первый этаж, в веб-мастерскую.