Мертвый угол
Шрифт:
Думая о тех, кто замыслил чудовищный спектакль и провокацию теракта, Климов пришел к убеждению, что в их преступной решимости чувствовались сила и недюжинность характера. Такая одержимость — дело редкое, хотя захват заложников — древний закон войны. Но подобные злодейства раньше были редки, а теперь становились едва ли не системой. Да и вообще, если раньше убийство преследовалось по суду, то сегодня оно само стало законом. Убийство перестало быть проблемой. Мир сошел с ума. Безумие и смерть — непоправимы. Неистовство желаний — крест безумных, путь злодеев и самоубийц. Одни чувствуют, что обстоятельства изменяют направление их мыслей, а другие и в своих размышлениях противятся очевидному. Тому, что действует извне. Уничтожить самого себя — слишком мало для того, кто подготовил взрыв газгольдеров. Климову казалось, что суть террористического акта заключалась не в том, чтобы удовлетворить свою алчность и свои амбиции, стать притчей во языцех в коридорах власти, и совсем не в том, чтобы уничтожить самого себя, как это стало теперь ясно, а в том, чтобы столкнуть в могилу — разом — как можно большее число людей. «Но для чего? Какова цель?» — все время мучился вопросом Климов и не находил ответа. А если мозг и находил ответ, он был довольно
Задумавшись, Климов не сразу понял, что произошло: его качнуло, он ударился о стену и какая-то неведомая сила вздернула его за шиворот, встряхнула и перевернула. Его ноги стали разъезжаться, а фонарный свет разом исчез. Зловещий гул и непонятный грохот, усиленный запредельной тьмой, казалось, раскололи его череп надвое. Сознание померкло. Он оглох. Ослеп. И полетел в неведомую бездну.
Глава тридцать первая
«Ты был слишком строг с ними», — раздался чей-то голос, и Климов мучительно попытался вспомнить, кто бы это мог быть. — «Зато справедлив», — заметил кто-то голосом Петра, и в его тоне прозвучала похвала, если не гордость. Этот кто-то оказался недоверчивее и подозрительнее, нежели думал Климов. Этот кто-то постоянно щурил глаз, словно прицеливался. Его искаженное ненавистью лицо и мрачные звериные глаза выдавали одержимость и безумие маньяка. Он следил за каждой мыслью Климова и это угнетало. Заткнутый за пояс пистолет таил в себе опасность. Климова трепал нервный озноб, дыхание срывалось. Он не боялся, что его ударит током, но то, что взрыв будет серьезным, допускал. Тени от прожекторов, как на футбольном поле, крестом ложились на землю. Главное, чего хотелось избежать, это ненужной встречи с «Медиком». От постоянного вранья все превратились в идиотов. Человечество, как часовая стрелка, кружится по циферблату глупости. А дело в том, что все — наоборот. Чем меньше доза яда, тем скорее он подействует. Только любители старых вещей умеют жить прошлым. А кто живет прошлым, тот знает будущее. Это нельзя не чувствовать. Кулак Петра в ударе напоминал железный лом. Петр крушил охранников маньяка яростно, умело, беспощадно. Безудержно и жутко деловито. Выхваченные автоматы он просто разбивал о стены. Или наступал ногой на ствол и гнул его, как ветку. Климов уже выходил из комнаты, когда труп охранника медленно сполз по стене и улегся вдоль плинтуса. Улегся и подмигнул Климову. «Кто не видит снов, тот бредит наяву», — глухим голосом проговорил он в потолок и вновь прищурил водянистый глаз. Напольные часы в старинном деревянном корпусе размеренно отстукивали время, и перед глазами Климова снова возник «Медик». Он задумчиво теребил левую бровь и, ссутулившись, разглядывал носки своих туфель, не отрывая локоть правой руки от колена. Сидевший рядом с ним Зиновий поглаживал ствол пистолета с глушителем. «Мафию при свете не увидишь, — ласково сказал он Климову и тихо засмеялся. — Только в тени. — Его пальцы побродили по лицу Климова, ущипнули за нос и вцепились в дистанционный пульт взрывателя. — И то, когда ослепнешь». Уловив сбой в его хромой скороговорке, Климов отодвинулся подальше. Попытался сесть на корточки, но «Медик» грызнул спичку, сплюнул отщеп на пол, поковырял в зубах. Мясную вехотъ, приставшую к спичке, снял двумя пальцами и вытер их о подбородок Климова. Языком проверил — не осталось ли еще чего во рту — смачно сплюнул. Климов уклонился. «Ничего, — сказал он сам себе и успокоился. — Собор колокольней высок, а не ее забором». Климов не уверен был, что это сказал он, возможно, это сказал тот, кто был с ним рядом. Тот, у которого был жесткий взгляд и мягкие черты лица. Голова Зиновия дернулась, и он прогавкал: «Ты хто, сука?» — Около него тотчас закружились рожи бандитов, хари уголовников. Это были нелюди, способные на все. Отпетый сброд. В уши плеснулся дикий хохот, вой и лай собачьей своры. «Каюк менту! Спалился, зухер! Амба!» Климов отвернулся и увидел лицо Юли с чуть подрагивающими губами и беспомощно кричащим взором. Она смотрела на Климова глазами его жены, его Оксаны, тем нежным взором, который так легко принять за жалость. Смотрела и прижимала к себе сыновей. Прижимала и не могла переступить через труп Слакогуза. «Что мне теперь будет?» — молитвенно поднимая глаза на Климова, спрашивала она в страхе за детей. Он никогда не видел столько ужаса в одних глазах. Как будто ее душу вывернули наизнанку. «Ничего», — ответил чей-то голос, и Климову показалось, что он принадлежит ему. «Ты следишь за моими словами?» — спросила она пустоту, в которую проваливался Климов, и ему пришлось громко ответить «да». «А за временем?» — вопросительная интонация окрасилась сарказмом. «Да», — снова ответил Климов. «Так чего же ты медлишь?» — Ее покрасневшие от бессонницы глаза наполнились слезами, и Климов направил луч в лицо Зиновия. Направил. Ослепил и, выключив фонарь, ударил рукоятью пистолета ниже уха. Сразу же перед глазами появилась дверь, ведущая к газгольдерам. Наборные кнопки замка с расплывчатыми цифрами. Поди пойми, какую комбинацию надо набрать, чтобы проникнуть внутрь. «Или же выбраться наружу», — скованно пошевелил пальцами Климов и попытался пройти в дверь. Ему не удалось. Кто-то придавил его тяжелым камнем. Придавил и начал сыпать на лицо песок. «Что-то мертвяком воняет, — брезгливо произнес Зиновий и стукнул Климова по голове. — Псиной воняет». «Он же лягавый. У него натаска «по крови», — подъелдыкнул «Медик» и добавил. — Другим ему не стать». Климов постарался сдвинуть с груди камень и услышал стон Петра. «В одной яме два раза не прячутся, — сказал он Климову и повалился, на пол. — Когда не с чем бороться, мы летим в пропасть». Этого он мог и не говорить. Климов цеплялся, хватался за светлый край сознания и вновь срывался в пустоту, в провал небытия. Крутящаяся мгла в мозгу все время выбивала из-под ног точку опоры. А тут еще запавшие глаза, прямой с горбинкой нос, костистое надбровье… звериный взгляд маньяка.
Климов чувствовал, что ему пора очнуться, выплыть, выбраться из обморочно-бессознательного омута к свету, но темнота провальной памяти была сильнее. Смертная телеграмма, шепот жены, зубная боль и швейцар на пороге, бабка, торговавшая цветами — все зримо облеклось в цвет и увлекало за собой. Он снова отдавал холодные и пахнущие мокрым дубом хризантемы в чьи-то руки, сидел у гроба, смотрел на Ключеводск в бинокль… Видения провальной памяти были такими властно-цепкими, что Климов застонал. Затем пошевелил плечом и вновь увидел грустные глаза жены: «О детях ты подумал?» Мысль о сыновьях заставила встряхнуться, приподняться и — ухватившись за поручни, Климов рывком перебросил тело на лестницу, мигом взбежал по ней, подпрыгнул, схватился за металлическое ребро перекрытия, подтянулся, и, оказавшись наверху, побежал по двутавровой балке к железобетонной опоре, державшей угол здания. Поближе к выходу, где должен быть Зиновий… Заметив внизу длинную доску, лежавшую на бочке с солидолом, он высоко подпрыгнул, перевернулся в воздухе и сразу же двумя ногами приземлился на торчавший край доски. Длинный конец ее резко ушел вверх и сбил с ног террориста, угодив тому под челюсть. Раздался хруст ломаемых костей, и вязкое чувство безволия исчезло.
Климов лежал, придавленный камнями, в полной темноте. Болезненно ныло плечо, гудела голова, лицо было присыпано каменной пылью. Он выплыл из небытия, стряхнул с себя налет оцепенения. Проверил руки, ноги. Пошевелил пальцами. Выбрался из-под завала.
«Если это не взрыв, то явное землетрясение, — сказал он сам себе и специально громко повторил: — Землетрясение».
«Медик» не ответил.
Климов осторожно двинулся вперед и неожиданно отдернул руку — в боковой стене лаза зияла дыра. Он ее не видел — чувствовал. В нее затягивало руку. Климов отодвинулся назад. Все его тело сковал страх. Немыслимый. Потусторонний. «Медика» не было, зато была дыра — неотвратимый, как бедствие, путь в преисподнюю.
Климов понял, что дыра всосала в себя «Медика» — гора очнулась. Это был ее провальный вдох. Климов столкнулся с тем, о чем рассказывал Иван Максимович, с загадочным и, в общем, всеми объясняемым явлением природы, а точнее: подземелья. В одной из горных пустот образовался вакуум и туда теперь затягивало воздух. Сколько этот «вдох» продлится, сказать было нельзя. Иван Максимович считал, что «протяженность вдоха» может достигать нескольких суток. Словом, никогда не знаешь, что случится на земле, а под землей — тем более.
Темнота, стоявшая перед глазами, была полной. Пальцы рук покалывало, как с мороза. «Так еще бывает, так морозит от военных маршей», — потирая пальцы, чтоб избавиться от неприятных ощущений, горестно подумал Климов и поймал себя на мысли, что мистические страхи подземелья — тоже трепят нервы: будь здоров! Вот уж истинно: кто спит без сновидений, тот бредит наяву.
Климов глянул на светящиеся стрелки циферблата, отметил, что прошло не так уж много времени с того момента, как они вошли в туннель, «Медик» и он, каких-то полчаса, посетовал на то, что у него нет фонаря — фонарь нес «Медик», и внезапно осознал, что он без «Медика» свободно может заблудиться в переходах, и немного запаниковал. Сзади — завал, а впереди — дыра. По крайней мере, в боковой стене. Ловушка. Западня. Похлеще лабиринта. Зловещее молчание горы было ужасным. Климов знал, что лучший способ пересилить страх, это нагнать его на своего противника, но, судя по всему, этот прекрасный способ он использовать не сможет. Врага не было. А нагонять страх на дыру, на пустоту, на то, чему названье бездна — дело дохлое.
«Темно, хоть глаз коли, — подумал Климов и пристально вгляделся в темноту, пытаясь различить границы бездны. — В бочке со смолой и то светлее».
Нет, как ни всматривался, он пока что ничего не видел. Может быть потом, когда глаза привыкнут.
— Так подыхают идиоты, — казняще выругал себя Климов и почувствовал, что голос у него отнюдь не бодрый. — Надо было идти поверху. — Сказал, чтоб только не молчать, осознавать себя.
Чтобы не сидеть, сложа руки, он начал разбирать вокруг себя завал, стараясь не производить резких движений. Трещина в любой момент могла расшириться.
Всматриваясь в темень своей каменной ловушки и досадно сознавая, что чернее ночи может быть лишь только ночь под землей, он через какое-то время начал различать сдвигаемые им в сторонку камни и острые крал дыры. Причем, огромной. Все камни, пододвинутые к ней, исчезли в пустоте, как будто их всосал гигантский пылесос. Надеяться на то, что Климовым дыра пренебрежет, не приходилось, но и отступать было некуда: сзади был тупик — стена гранита. Климов обнаружил ее, когда разбирал завал и отправлял камни в дыру. Зря только ссадил пальцы и прибил ногти, выворачивая глыбу. Туннеля больше не существовало. Если он где и остался, так только впереди. В полутора метрах от Климова и в полуметре от дыры.
Климов почувствовал во p т y солоноватый привкус, подсосал и сплюнул кровь. Вот уж влип так влип. Между молотом и наковальней.
Трещина, которую Климов обнаружил под ногами, была небольшой, но как она поведет себя в следующее мгновенье, понять было нельзя. Землетрясение сдвинуло с места тысячи тонн камня, расслоило сотни метров гранита, перепутало все ходы-выходы, связало штреки, штольни, вентиляционные ходы в один гигантский лабиринт, в котором каждый шаг таил опасность. Вероятность гибели.
Одним из первых желаний было ублажить дыру взрывателем, вытащить его из кармана десантного комбинезона и зашвырнуть в провал, но после секундных колебаний Климов все же не сделал этого. Он испугался, что не выберется из лабиринта, и тогда будет мучительно и долго умирать среди камней без пищи и воды, бездумно вглядываясь в черноту провала. Лучше уж сразу — без боли. Он даже не успеет осознать мгновенье смерти. Взрыватель был у сердца.
— Много хочешь, мало получишь, — выговаривающим тоном произнес вслух Климов и кое-как в тесноте лаза снял автомат, висевший за спиной. Вынул из ножен штык и примкнул его к стволу. Осторожно переменил позу: улегся на живот и пополз вперед, толкая перед собой камни и придерживая автомат левой рукой. С помощью камней, оставленных ему дырой, он забил трещину и, уперев приклад и лезвие штыка в края провала, соорудив подобие ограды, чувствуя, как его мощно тянет вбок, в отверстие дыры, напряг все свои силы. Если приклад или штык соскользнут — он полетит в бездну. Они-то и держались за один-два сантиметра. Упирались в выступы гранита, в рваные края дыры.