Мертвый угол
Шрифт:
«Только бы штык выдержал», — почувствовав, как завибрировала сталь, подумал Климов и колоссальным напряжением всех своих сил, продвинулся вперед. Миновал трещину и жуткий зев провала. В самый последний момент штык соскользнул, его рвануло вбок, но Климов резко подтянул к животу ноги, перевернулся на спину и уперся ботинком в стену лаза. Автомат он чудом удержал в руке, даже не понял, как это случилось. Оттолкнувшись ногой и штыком от стены, отсунулся от гибельного места, перевел дыхание, почувствовал, что мокрый: весь в липкой испарине пота. Сказалось напряжение всех сил.
Дальше камней было меньше, но трещины встречались, правда, уже
Расчистив очередной завал, Климов вытянул ноги и попытался дать измученному телу отдых.
Часы показывали четверть пятого.
Перед глазами плыли круги.
Хотелось пить.
«Если я и дальше буду продвигаться столь же трудно, я никогда не выберусь отсюда», — измотанно подумал Климов и впервые пожалел себя. Ему хотелось сделать то, что он задумал, новый план ему казался стержневым, но обстоятельства были против него. Держа взрыватель у сердца, он превратился в камикадзе, в фанатика-самоубийцу. После того, как «Медик» сообщил оставшимся в живых бандитам о «заминировании рудника и всех подходов к штольням», людям в бомбоубежище теперь ничто не угрожало. Когда истечет срок ультиматума и ребята из «Альфы» предпримут штурм городка, ведя огонь на поражение, горстка террористов, поджидающих обещанные вертолеты в здании «дробильни», мгновенно будут уничтожены. Это как пить дать. Однозначно. Чикаться с ними не станут. Нет такого человека, который бы ушел из жизни, так и не получив того, что он хотел. Хотят ведь не умом, не сердцем, а всем своим существом, глубоко подспудно и почти что неосознанно. И террористы получат свое. Ведь все они желали смерти. «Вычеркни меня из жизни», — вот тайное желание тех, кто поклонился злу, его исчадью — дьяволу. Так что, выбросить взрыватель Климов мог давно. Имел на это право. Но не сделал. Не избавил свое сердце от опасного соседства, хотя пальцы и нащупали уже взрыватель.
— Оставь, — холодным тоном обозленного педанта сказал он сам себе и укоряюще добавил. — Мы не в «поддавки» играем, а в «пятнашки».
Метров через десять он опять был вынужден остановиться. Вентиляционный ход раздваивался. И соответственно сужался. Один лаз резко поднимался в гору, другой уводил вбок. Наощупь оба были рукотворными.
Выдолбленными под землей сверлами, взрывчаткой и отбойными молотками.
Упершись в развилку, Климов задумался. Легче сосчитать спицы в катящемся колесе, чем определить, какой ход верный — уводящий сразу же под Ястребиный Коготь, к той каменной площадке, на которой дожидается своего часа Зиновий.
Закрыв глаза, снова представил схему-карту, мысленно определил, где он находится, и ничего не понял. Той развилки, у которой он застрял, на схеме не было.
«Ловушка, — обожгла мозг страшная по своей сути мысль, — начало лабиринта».
Худшего нельзя было придумать.
Сдвинувшийся пласт земли, горной породы, просверленный людьми в десятках мест гранитный монолит спутал все карты. Поменял местами ходы-выходы. Нарушил логику подземных разветвлений.
Климов уронил голову на руки и застонал. Он еще мальчишкою заметил: если стоял в очереди, как многие тогда стояли, за сахаром или за хлебом, то не перед кем-нибудь, а непременно перед ним заканчивалось то, что было нужно. А если подбегал, запыхавшись, к автобусу, дверь или закрывалась перед самым носом, или он оказывался лишним. Не хвататься же за плечи и одежду тех, кто сам висит, рискует головой.
Сознание решительно подсказывало выбросить взрыватель и не мучиться больше над способом решения своего плана. К черту эту спешку, эту страшную необходимость быть на нужном месте в нужный час! Положение его было шатким, словно он стал на табурет, а у того подломилась ножка. Воля и мужество впервые дали слабину. А тут еще часы так беспощадно-мерно, так легко отсчитывали время, что можно было взвыть от своей тупости: он все никак не мог определить свой выбор — ползти в сторону или же вверх.
Мозг довольствовался шатким равновесием, а сердце этого не принимало. Климов ощутил себя вне мира: вне жизни и смерти. Ему почудилось, что оба хода приведут в тупик. Выбора не было. Землетрясение его похоронило.
Поддавшись сумрачной игре воображения, он ощутил на своем горле пальцы — спазм страха и пронзающего ужаса.
— Господи, помоги мне! — прошептал Климов и перекрестился. Темная, первобытная часть его существа молила о спасении. К горлу подкатил комок, и навернулись слезы.
Когда удушье отпустило его шею, он перевел дыхание и пополз вбок. Переборол нетерпение сердца.
Спустя полчаса Климов ощутил неясный сквозняк. Измученный предельным напряжением, с неимоверно учащенным пульсом и прерывистым дыханием, вспотевший в душной каменной лазейке, полуживой от мрачной тесноты неведомого лаза он нашарил пальцами скобу, вмурованную в стену, и понял, что он держится за нижнюю ступеньку лестнички. Желоб лаза круто поднимался вверх.
Похвалив себя за волю и упорство, он еще подумал, что предела человеческой выносливости нет.
Сознание того, что выход близко, придало, ему решительности и ускорило все его действия.
Если человек решил не умирать, он вынесет любую боль, любое испытание.
Поднимаясь по скобам, Климов боялся одного: что выберется на поверхность перед Ястребиным Когтем, в стороне от каменной площадки, на которой должен быть Зиновий. Тогда придется лезть на скалы, а у него с собой нет никаких приспособлений. Одни сорванные ногти.
Вскоре вентиляционный лаз расширился и он почувствовал неясный сквознячок. Движение влажного холода. На какое-то мгновение он даже потерял сознание. Вцепился рукой в лестничку и прислонился к ней щекой. Дышал он уже с присвистом. Надсадно-тяжело, дрожа всем телом. Ему все больше не хватало воздуха. Казалось, что еще минуты три, и сердце станет. Не выдержит удушья, темноты и напряженья сил.
Последним усилием воли Климов заставил себя подтянуться повыше, глотнуть влажного холода и оттолкнуться ногой от скобы.
Расшатанная ржавая лестничка, приваренная к металлическим штырям, торчащим из стены, ходила ходуном.
«Если сорвусь, уже не встану, — обреченно понял Климов и уперся головой в тупик. — Я на пределе».
Если бы не влажный холодок, который он почувствовал своим лицом и грудью, Климов бы отчаялся: подумал, что уперся в стену, а так он поднял руки и пальцами нащупал узенькую щель над головой. Обтрогал камень и, напрягшись, сдвинул его в сторону.