Месть Танатоса

Гавен Михель

— Есть! — рядовой неуклюже повернулся, задев дырявое ведро, стоявшее у дверей, и вышел, чертыхаясь.

Похоже, дом действительно был заброшен. В единственной комнате на темном земляном полу валялся разный хлам: пустые консервные банки, куски штукатурки, осколки битых глиняных горшков. В углах обильно свисала паутина. У двери виднелись сложенные солдатские вещмешки, еще какой-то походный скарб.

Дневной свет тускло освещал комнату, пробиваясь сквозь три небольших окна, в двух из которых отсутствовали как стекла, так и ставни. За окнами слышались голоса солдат — они живо обсуждали пережитое приключение. Русский офицер сидел спиной к окнам. Маренн же он усадил так, чтобы свет падал на нее. В его взгляде она читала с трудом сдерживаемое удивление и любопытство.

— Кто Вы? — спросил он у пленной немки. — У вас есть документы? Ausweis?

И тут Маренн сообразила, что перед ней — обыкновенный войсковой служака, который совершенно не искушен в методах допроса и обращения с военнопленными: ведь он даже не обыскал ее. Впрочем, документы она оставила с Ральфом, гак что все равно. Похлопав себя по карманам, Маренн виновато улыбнулась.

— Nein. Ich habe kein ausweis… Zigaretten erst… — она достала из нагрудного кармана пачку «Мальборо» и зажигалку.

— Eine Zigarette, Herr Major? — кокетливо предложила она капитану.

— Капитан, — поправил он мрачно, — гауптман. — Но сигарету взял.

— Entschuldigung, — извинилась Маренн. — Herr Hauptmann. Darf ich rauchen?

— Раухен, раухен, — разрешил капитан, закуривая сам и давая прикурить ей. Маренн расстегнула китель на груди.

— Es ist warm, — с улыбкой заметила она.

— Тьфу ты, черт, — вдруг зло выругался капитан.

Маренн недоуменно взглянула на него.

— И что мне теперь с тобой делать! — капитан встал и нервно заходил по комнате. — Документов у тебя нет, как зовут — неизвестно. По-русски ни черта не понимаешь. Откуда ты только свалилась, такая… — он остановился, окидывая Маренн взглядом. Немка сидела, легкомысленно покачивая ногой в элегантном лакированном сапоге, курила сигарету и с удивлением смотрела на него.

— Verstehe nicht, — непонимающе пожала плечами немка, когда капитан сделал паузу.

Конечно, офицер видел, что она молода и очень красива. Еще как — вся такая тонкая, изысканная. Под белой форменной рубашкой — кружевное белье. Волосы темные, красивого красноватого оттенка, коса толщиной в руку уложена венком вокруг головы. Глаза зеленющие, блестящие — так и манят. Талия тонкая у нее, ноги длинные, стройные. Форменные брюки сидят на ней как влитые. Вся утянутая, а грудь… грудь так и выпирает под ремнями. Эх, девулька, такую грудь ремнями перепоясала. Духи у нее! От аромата сразу кругом несется голова — давно забытые детали из безвозвратно далекой, довоенной жизни.

Впрочем, у себя на Смоленщине капитан и не встречал никогда таких красавиц — только в Москве однажды видел, когда на сельскохозяйственную выставку с колхозной свиньей приезжал. Вот в витрине ГУМа улыбалась такая же — на картинке.

— Ты ведь из Берлина, небось? — спросил, снова усаживаясь напротив нее. — У нас тут в прифронтовой полосе таких не встретишь.

— Verstehe nicht, — развела руками немка.

— Ферштейн, ферштейн, — передразнил ее капитан. — Берлин, спрашиваю?

— Berlin? — удивленно приподняла брови немка.

— Берлин, — подтвердил капитан, разглядывая ее. — Красивая ты, сучка фашистская. Хотел бы я знать, кто там в вашем рейхе твой мужик. Сам Адольф Гитлер, небось…

— Hitler? — снова удивилась немка. — Verstehe nicht, — извиняюще улыбнулась она.

— Я говорю, совсем ваш Гитлер спятил: таких баб на фронт посылать. Видать, приперло его крепко после Курска, раз мужиков не хватает.

И вдруг схватив ее за руку, притянул к себе:

— А ну скажи, — глухо произнес он. Грубоватые черты лица исказились яростью:

— Что Вам у нас надо было? Что Вам там, у себя в Европах, не хватает, в духах, в кружевах, да с такими отличными сигаретами, черт бы их подрал. Что тебе понадобилось у нас, мать твою, мужика русского захотелось? Свои надушенные надоели? Вонючего медведя подавай, да еще даром… — он отбросил ее снова на скамейку и продолжал все так же зло: — Видал я ваших офицеров… Лощеные, холеные, как ты — господа. С лошадками, с собачками, в моноклях и в пенсне, едят с салфеточкой, с ножичком и вилочкой, по два часа один кусочек пережевывают. А мы у нас в деревне Кривки… — он прервал свою речь так же неожиданно, как и начал. — Да ладно… Мы под Сталинградом-то спесь согнали с них. Забыли они про свой этикет поганый, конину жрали. Так что: «Вставай, страна огромная!» Ясно?

Немка слегка склонила голову набок и внимательно смотрела на капитана — испуга в ее глазах не замечалось.

— Чего смотришь? — спросил он недовольно. — Глазами-то красивыми, зелеными… Не понимаешь ведь ничего. Или понимаешь? То-то. Это ты понимаешь, эсэсовская подстилка, — он стукнул ладонью по столу, да так, что его фуражка, лежащая рядом, подскочила.

— Ладно, — заключил капитан, — посидишь до утра в сарае. Я доложу кому следует. Пусть приедут, разберутся с тобой. Ты, видать, при чинах больших, погон вон какой нацепила, за что дали-то? Наверняка из столицы. Много знаешь, поди… О тамошних мужиках… Ну, кому надо — те допросят про все. А пока… Васюков! — крикнул он, подойдя к окну. — Запри дамочку в сарае. Дай поесть чего-нибудь. И охрану поставь.

— Слушаюсь, товарищ капитан, — прогремел рядом с домом голос рядового. Капитан поморщился.

— Потише, не ори так, — предупредил он, а потом добавил: — После свяжись с командиром батальона, мне посоветоваться с ним надо.

— Слушаюсь, товарищ капитан, — повторил Васюков почти шепотом. И зайдя в дом, стукнул Маренн по плечу — несильно, но она едва сдержалась, чтоб не вскрикнуть.

— Пошли, дура ты немецкая. В мундирчике… — от презрения Васюков даже сплюнул.

— Ты там поосторожней, Васюков, — напомнил ему капитан, — с применением силы-то. Ею разведка заниматься будет, имей в виду.

— Виноват, товарищ капитан, — ответив Васюков вяло. — Хлипкая, заметил уж.

— Не то что твоя Варвара с кухни, — подсказал сзади кто-то из солдат. — Та как оглоблю возьмет от телеги, да по спине, кому попадет…

— Чего-чего? А ну повтори! Не слышал я! — Васюков подбоченился и повернулся к обидчику, но того уже след простыл.

— Отставить! — прекратил перебранку капитан. — Иди, Васюков. Занимайся делом.

— Слушаюсь, товарищ капитан, — нехотя ответил тот, но Маренн заметила — кулаки у него чесались.