Месть Владигора
Шрифт:
Еще ночная тьма не растворилась в свете наступающего дня, а у синегорцев все готово было. Сам Владигор пришел посмотреть, как сложены дрова. Оказалось, что сложили их синегорцы на совесть — дрова и хворост сухие, уложены так плотно, что сверху, если и захочешь, не разбросать, да еще и шкурами прикрыты мокрыми — не загасить.
Увидел Владигор, что все готово, достал из сумки, что на поясе висела, кремень и железное кресало с зазубринами, чтобы легче было искру высекать, трут достал — гриб сухой, особый. Стружки сухие, тонкие тоже были у него. Заслонившись от ветерка, высек снопик искр. На пригоревший трут они упали, и сразу трут стал тлеть. Стружки, поднесенные к нему, вспыхнули
Владигор стоял рядом и видел, как огонь острыми красными клыками вгрызался в бревенчатые стены, как через некоторое время обуглились они и капли смолы выступили из щелей, потекли по бревнам вниз, и радовался князь Синегорья тому, что беспрепятственно войдут они в столицу игов, в гнездо Грунлафа, беззащитное для народа, пришедшего сюда, чтобы найти замену землям потерянным своим, замену любимому Ладору…
На пылающие стены смотрел Владигор, и поэтому не мог он видеть, как солнце, едва показавшееся из-за горизонта, тотчас скрылось за плотной тяжелой тучей, быстро направившей свой бег с востока в сторону Пустеня. Не мог видеть, а тем более слышать Владигор, что происходило на боевой площадке стены, как раз рядом с пламенем пожара, который должен был сожрать бревна городницы. А если бы поднялся он наверх, то увидел бы Краса, протягивавшего руки в сторону летящей к городу тучи. С его губ срывались заклинания, призывавшие ее: «Гоните тучу, ветры, гони, глупый Стрибог! Пусть донесут ее на своих крыльях до самого Пустеня и пускай прольется на город обильный дождь! Рано еще Владигору в Пустень входить! Слишком легким для его души станет этот путь! Другой я ему предложу, и он примет его!»
Так говорил чародей, в то время как Владигор, стоя внизу, с надеждой смотрел на огонь, пролагающей путь его победе. Но туча, которой не видел синегорский князь, неслась к Пустеню быстрее, чем огонь разрушал бревна стены. Первые капли, упавшие с небес, Владигор даже не заметил, но, когда низринулись с небес струи обильного весеннего дождя и раздались раскаты грома, когда, не спасаемый шкурами и кожами, которыми был накрыт, костер стал медленно затухать, Владигор с ненавистью посмотрел на небо и закричал, потрясая сжатыми в кулаки руками:
— А-а, Стрибог! И ты, Перун! Что, не хотите моей победы?! Нет, знайте же, я все равно завладею Пустенем! Пусть не вы поможете мне, ну так я возьму себе в помощники любую силу, которая станет мне служить! Я отомщу Грунлафу, чего бы это ни стоило мне!
И Крас, слыша голос Владигора, видя, как костер шипит и чадит, заливаемый потоками первого весеннего дождя, смеялся над ним и говорил про себя: «Да, Владигор, ты возьмешь в помощники меня, но не я стану твоим слугой, а ты моим, потому что людям только кажется, будто зло служит их целям. Нет, князь, люди служат злу, а не наоборот!»
Дождь лил целую неделю, и не было никакой возможности воспользоваться предложенным Мухой средством. Все деревья в лесу и стены стали такими мокрыми, что их не воспламенил бы даже очень большой пожар. Синегорцы, поверившие было вновь в мудрость своего князя, сильно приуныли. В сырых землянках им с семьями жилось совсем неуютно, а иги в соседних городищах и деревнях неохотно продавали синегорцам хлеб, мясо, молоко или заламывали тройную цену. Так что в стане синегорцев если и не царило отчаяние, то уныние уж во всяком случае охватило едва ли не каждого. Люди уже не верили в счастливый исход предприятия Владигора, Пустень всем казался неприступным, ходили слухи о том, что от Ладора с войском уже спешит Грунлаф. Приближалось время сева, но Владигор еще не знал, где и что его людям сеять. Но, не взяв Пустень, нельзя было рассчитывать и на сытую зиму.
5. Капканы
Бадяга если и не посмеивался над Владигором в открытую, то при всем желании не мог скрыть лукавой улыбки, обращаясь к князю по тому или иному вопросу, например как лучше разместить людей по домам-землянкам или как накормить их посытнее. Всякий раз Владигор видел в его плутоватых глазах вопрос: «Что, княже, не удалось с костром? Ну так что же теперь-то делать будем с Пустенем?»
Замечал также Владигор, что Бадяга часто шушукается с дружинником Кудричем, и неприязнь к самому себе, недоверие к товарищам вспыхнули в сердце Владигора, вспыхнули пока еле заметным огоньком, который, однако, разгорался все ярче, не затухая.
Бадяга, Велигор и Кудрич пришли в избу Владигора, когда тешил он себя пением и игрой двух гусельников-слепцов, повествовавших о давних битвах Светозора. Любава сидела здесь же. Хоть и была обескуражена она неудачей Владигора, но ничего брату не говорила, знала, что над ним витает дух, способный в нужную минуту защитить его. Любава помнила, как часто Владигору приходилось избегать опасностей смертельных и везде оказывался он победителем. Правда, в последние года Владигор хоть и выглядел богатырем, но мучился какой-то внутренней хворобой и как будто стоял на развилке двух дорог: направо поедешь — будешь благородным, честным, но убитым; налево — жизнь сохранишь, но взамен ее отдашь и честь свою, и благородство, и милосердие, и, стало быть, волю.
— Чего пожаловали? — спросил Владигор, не останавливая пение и игру слепцов.
— А будто сам не знаешь? — вопросом на вопрос ответил Бадяга, без предложения опускаясь на скамью.
Владигор заметил непотребное поведение дружинника, но, не желая быть грозным, а тем паче понимая, откуда это неучтивство берет начало, так сказал:
— Бадяга, или задница твоя в последнее время тяжелее стала, что уж не можешь ее держать? Так и плюхаешься, куда взойдешь?
Бадяга хоть и расслышал в княжеских словах упрек, не поднялся с места. Наоборот, повольготнее расселся, положив ногу на ногу.
— Княже, — сказал он, — время ли пенять на неучтивство? Всех ты нас, готовых жизни свои отдать за родину, завел неведомо куда, посадил в хлева, в которых свиньям-то зазорно жить, послушал какого-то борейца Муху, а нас слушать даже и не захотел. И что же в итоге оказалось? Где сожженная стена? Или ты не знал, благородный княже, что настало время и мокрое, и дождливое и костерок-то твой погаснет, так и не разгоревшись?
Издевку уловил Владигор в словах Бадяги, но спокойно так ответил:
— Дружинник, кто же ведал, что дождь пойдет? Если б не ненастье, выгорела б городница. Полагаешь, коль я князь, так мне и боги подчинены, от которых мы зависим?
— Нет, не думаю я, княже, что ты не под волей Перуна и Стрибога ходишь, кои вправе распоряжаться грозами да ветром. Но случай такой учесть бы мог, когда сильный дождь все начинания твои похерит. Недаром почитаешься ты мудрым, способным все предвидеть. Ведь увел ты всех из Ладора, на удачу полагаясь? Точно, князь?
— Верно, только удачу я видел впереди. Да и узрите вы ее! — И прикоснулся Владигор к струнам гуслей, давая знак слепцам, что нужно прекратить игру.
— Узрим ли? — нагло усмехнулся Кудрич. — А не боишься, Владигор, что завтра или послезавтра явятся борейцы, которых ты даже не пытался разбить в чистом поле, убежал, словно заяц, оставив им все наши земли, пожитки и могилы предков?