Место третьего

Тупак Юпанки

Единственное, что в новинку, — это его регулярные вечерние отлучки. Нисей не говорит, куда идёт, а я не спрашиваю. Не знаю, как и с кем он проводит время, но возвращается навеселе и с бутылкой пива или просто довольный и в хорошем настроении. И это даже перестаёт раздражать, когда с утра на кухне меня всё равно дожидается чашка кофе ровно с пятью миллиметрами сливок.

Днём Нисей подолгу торчит в «Рождении мага», куда сам я заходить просто опасаюсь. Поэтому моя новостная лента пополняется свежими вестями из бывшего Системного мира ежедневно.

Оказывается, случившееся глубокой расщелиной пролегло

между всеми системными. Условно недовольные либо в меру тоскливы, либо неунывающи, как Хироши или Мимуро, либо уже покончили с собой или только идут к этому под руку с бутылкой и другими веществами, либо я. А условно довольные… С удивлением узнаю, что есть и такие. Они считают, что наконец-то исцелились от компьютерного вируса, которым для них была Система, и теперь могут жить дальше освободившимися людьми. Я думал, что все они Бойцы, однако статистика, которую приносит Нисей, пообщавшись с народом, говорит, что подавляющее большинство — это пары.

— Сэй-сан, — вздыхает Чияко очередным утром, — я понимаю, как это трудно, но все они пытаются жить, и ты обязательно справишься.

— Ошибка, сенсей, — хмыкает Накахира, нарезая куриную грудку, — у вас там с местоимениями что-то не так. В том, что они справятся, я не сомневаюсь, а в том, что он со своим приятелем сможет, не уверен.

С приятелем… Нисея трудно назвать даже моим другом. Я всегда думал о нём, как о Бойце; пусть и в мыслях, слово «приятель» звучит как-то неуклюже.

— Не будь так жесток, Накахира-кун, — журит старушка. — Две Связи потеряно. Конечно, Сэй-сан будет восстанавливаться дольше других.

— И снова ошибка. Думаю, если бы те, кто сидел на конце этих Связей, оба остались бы при нём, он бы вообще даже ничего не заметил.

Чияко, похоже, в очередной раз собирается прочесть этому гадёнышу отповедь, но тут, к счастью, у меня коротко вибрирует телефон, и я, воспользовавшись моментом, ухожу с кухни.

Пишет, как обычно, Рицка.

Как бы трусливо это ни выглядело, я так и не набрался смелости ему позвонить или хотя бы ответить. Очевидно поняв, что ничего не изменится, Рицка перестал терзать меня регулярными звонками, зато решил завести дневник на этот раз в моём телефоне. Первые пару суток я стоически игнорировал его сообщения, но потом всё же сдался и ответил, и с тех пор наша переписка не прекращается ни на один день.

Все беседы у нас, правда, однотипные. Что-то в духе:

«Сэймей, я всё-таки написал ту контрольную, но мне снизили оценку, потому что я ответил, что океанов пять. Но это же правильно! Географический Союз ещё три года назад признал Южный отдельным океаном. А то, что об этом не написано в учебнике, это ведь не аргумент, правда?»

«У вас учебники старые».

«Сэймей, пожалуйста, давай встретимся!»

Или:

«Сэймей, я пытался приготовить карри, но случилась маленькая неприятность. В общем, чем отмыть окно и где у мамы хранится то, чем я успею это сделать, пока она не вернулась?»

«Под раковиной».

«Ага, спасибо. Сэймей, а когда ты вернёшься?»

Возвращаться я не планирую. Вероятно, это и можно рассмотреть как один из вариантов, но у меня не выходит представить себя частью новой Рицкиной жизни. Пусть даже мама уберёт деревянную табличку, чтобы обновить гравировку мрамора —

мне уже всё равно. Если уж мне и суждено начать какую-то другую жизнь, то не с ними.

Хотя пользоваться радушием старушки остаток дней тоже не выход. Нисей, видя, как я праздно шатаюсь по дому, не зная, чем себя развлечь, предлагает снять с ним квартиру в Токио, но… Пока нас окружают другие люди, легко поддерживать иллюзию того, что мы с ним вместе очутились в плачевной ситуации, убивающей нас обоих. Боюсь, что если останусь с ним наедине, куда заметнее станет тот факт, что нас с ним больше почти ничего не связывает. Меня пугает перспектива сидеть в одиночестве в кирпичной коробке и гадать, где он и с кем. И ещё больше пугает, что даже если я спрошу и он ответит, а ответ мне не понравится, я ничего не смогу поделать.

Спустя ещё пару недель, к середине марта, Системный мир понемногу успокаивается и затихает. Видимо, все, кто хотел разобраться между собой, разобрались; те, кто решил убить себя, убили; а те, кто пытался смириться, смирились окончательно. Во всяком случае, школу Лун распустили и всех учеников отправили по домам, а никаких крупных стычек в Токио больше не происходит.

Чувствуя себя в относительной безопасности, я наведываюсь туда время от времени, просто чтобы пошататься по знакомым улицам и занять чем-то ноги. Когда тело в движении, кажется даже, что пустота внутри становится чуть меньше.

Но чем больше я гуляю по родным местам, тем яснее понимаю, что не смогу вернуться в Токио. Куда бы я ни шёл, на что бы ни смотрел, что бы ни слышал — город дышит мне в затылок фрагментами воспоминаний, которые раздувают мой шар и наливают его свежими потоками свинца.

«Старбакс» на станции Йога — первое, во что упирается взгляд, когда я поднимаюсь из метро. Карамельный фраппучино с сердечком… какая, чёрт возьми, нелепица. Безвкусная мелочь, которую я зачем-то вынужден таскать в багаже памяти. Как и многое, многое другое, что по какой-то причине не ушло вместе с Силой, а застряло на кончике вязальной спицы. Оно не должно быть частью меня нынешнего, это же просто… нечестно.

Как тут хорошо и спокойно утром буднего дня. На улицах встречаюсь только с парой стариков да продавцами, вышедшими на перекур. Берег реки совершенно безлюден, в камышах гуляет холодный ветер, а солнце спряталось за плотной серой пеленой.

Впереди мост, прямоугольной скрепкой сцепивший два района. Я уже знаю, как удобно прятаться там от дождя. Подойдя к спортивной площадке, опускаюсь на лавочку, повёрнутую к воде, и откидываюсь на спинку. Ветер треплет шерсть на Ушках, задувает под ворот. Ёжусь, засовывая руки в карманы.

Сижу так долго-долго, пока глаза не устают от рябящей воды, а в голове не становится так же пусто, как и в груди. Прикрываю веки. Мне холодно, но вставать и куда-то идти совсем не хочу. Может, если я окоченею как следует и превращусь в оледеневший кусок мяса, пустота тоже замёрзнет?..

— Сэймей, ты простудишься.

Сердце тут же дёргается, потом принимается неловко, словно стесняясь, частить. Глаза я открыть не решаюсь. Мне ведь просто показалось, верно?

Однако и сквозь шелест ветра отчётливо слышу на другом конце лавки какое-то копошение и короткий вздох.