Металл дьявола

Сеспедес Аугусто

На крышах лаяли псы. Расположенные одна над другой жалкие хибарки сообщались между собой посредством каменных и глинобитных ступеней или деревянных лестниц, соединявших кривые петляющие переулки. Двери домов напоминали пустые глазницы черепа или беззубый рот. На выбеленных известкой стенах дожди оставили желтые подтеки и пятна сырости, проедающей дома насквозь. Полусгнившие стены сливались с землей, а соломенные крыши казались выросшей из нее колючей горной травой. Эту пыльную серую деревушку словно выкопали из могилы, после того как она прошла все стадии разложения, и теперь просушивали на ветру ее кости, ее седые волосы и зловещие беззубые

рты ее домов.

Зимой шел снег, летом сухая земля завивалась воронками, распространяя ядовитые химические запахи, серные пары прорывались сквозь землю из глубин рудника. Ветер гнал на деревню дым фабричных труб и газ обжиговых печей.

Люди дышали зловонным, сернистым воздухом, и им казалось, будто в печах обогатительной фабрики сжигают трупы. И деревня и поселок были могилами. В Пулакайо только холод вызывал ощущение жизни. А вокруг — и вверху и внизу — одни лишь колодцы, ямы, пещеры. Дома, подобные мрачному входу в шахту, входы в шахту, подобные домам из дурного сна. Ветер свистел над могилами, от его дыхания люди старились, коченели, покрывались темным налетом металлической пыли.

Против поселка находился собственно рудник, а перед ним — рудничный двор и обогатительная фабрика. Там, занятые на разных работах, суетились мужчины, женщины и дети. Гора изрыгала через шахты серые, бурые и черные куски руды, добытые в ее недрах. Руда накапливалась на верхних горизонтах, а затем поступала в обработку, проходя через целую систему деревянных, железных, а то и каменных приспособлений, расположенных уступами на одном из склонов горы между отвалами пустой породы.

Уклон горного ската определял последовательность процессов, которые проходила руда, следуя за потоком воды. Желтоватая, бурлящая вода, эта чудодейственная стихия, проникая сквозь частицы раздробленной руды, сортировала и промывала их, а руки человека сообщали воде нужную скорость и направление.

Каждый день, выйдя из шахты, Тахуара встречал на рудничном дворе, где прямо на земле громоздились горы добытой породы, индианку в черном сомбреро и пунцовой накидке. Это была Долорес, жена Мариано Колке, невысокая женщина со смуглым скуластым лицом и монгольскими глазами. Низко нагнувшись, она вместе с другими женщинами сортировала руду. Одни дробили крупные обломки молотком, другие отделяли кремнезем и риолиты, выбирая куски, которые, судя по цвету и весу, содержали металл. Пустую породу индианки оттаскивали в сторону и сваливали в ближний овраг, а руду несли к обогатительной фабрике, упирая груженую корзину в бедро. Иные женщины тащили руду в руках, а за спиной у них сидел подвязанный шалью малыш.

Работа на рудничном дворе заключалась в дроблении и отборе руды. На фабрике руда снова дробилась и измельчалась в толчеях, просеивалась через огромные, ритмично вздрагивающие грохоты, а потом промывалась водой в вашгердах. В следующем отделении фабрики индианки, сидя вдоль желоба, по которому шла струя воды, особой щеточкой отбирали частицы металла.

После воды вступал в действие огонь. Металл, еще не свободный от примесей серы, обжигался в печах, изрыгающих через высокие трубы, словно вколоченные в гору, днем дым, а ночью— огонь. Мариано Колке и другие пеоны, работающие у дровяных печей, плясали, как черти, в облаках серных паров. Пары ядовитой слюной оседали на коже, оставляя на ней страшные язвы. Жар от пылающих дров и раскаленного металла обжигал людей, и язвы на черном теле Колке казались тусклыми искрами на куске угля.

Эстрада ценил Тахуару

как искусного бурильщика. Индеец обладал той «тригонометрической интуицией», что помогает бурильщику по одному видимому углу и строению скального грунта почти безошибочно рассчитать неизвестные углы и объем каменной массы, которая взлетит на воздух в результате взрыва. Тахуара, определяя направление шпуров, которые бурил в продольных и поперечных слоях, добивался наилучшего использования взрывной силы динамита: на глазок он производил настоящий геометрический анализ.

Он работал в глубине старого рудника. Кровь многих поколений струилась в теле горы, сама прокладывая себе путь и создавая артерии. Тысячелетиями шел в недрах земли вулканический процесс, и в толще гранита и порфира появлялись металлические жилы, среди риолитов и грауваков. Теперь в подземное царство вторгся человек, пробивая сложный лабиринт туннелей. Чтобы проникнуть к месту работы, Тахуаре приходилось спускаться зигзагами в головокружительную глубину, передвигаясь по деревянным лесенкам, которые опирались на уступы, высеченные в каменных боках колодца через каждые десять метров.

Лестница кончалась, но шахта шла дальше вниз. Становилось все жарче и жарче. Рабочие раздевались чуть ли не догола. В подземной пещере они оставляли одежду и в большой бадье, подвешенной на тросе к блоку, спускались еще ниже.

Обнаженные люди стремительно летели вниз, словно вонзаясь в темную пропасть, в глубине которой яростно клокотали серные воды.

— У-у-у-у— поднимался снизу глухой рев.

— А-а-а-а… — обрушивалось в ответ сверху.

В шахте собирались проложить спроектированную инженерами галерею для стока воды, — вода проступала повсюду. На глубине трехсот метров она доходила почти до колен.

Здесь было еще жарче, пар оседал на лицах горячими каплями. Борясь с дурнотой, рудокопы утирали руками мокрый лоб, они задыхались, чувствуя себя словно в паровом котле под высоким давлением; кругом разливалась адская жара. Вынести температуру этой геологической пучины было бы невозможно, если б в этой же бадье не доставляли холодную воду, Проведенную по трубам с поверхности земли. Люди обливались водой и снова окунались в клубы слепящего, обжигающего пара.

Пар шарил бесформенными руками по руднику Пу-лакайо, хват. ал Тахуару за горло, крался вдоль каменных стен, словно выползшее из тайника подземное чудище, разбуженное этими обнаженными гномами, которые в ужасе пытались загнать его обратно.

Эстрада был высок ростом, на орлином носу у него сидели желтые очки. Рудокопы считали его нечувствительным и к собственным и к чужим бедам. Говорили, будто в Туписе он убил человека. Здесь он руководил работами как подрядчик и со всеми был холоден и груб.

Тахуара познакомился с ним не в добрый час. Как-то вечером он вышел из шахты последним и, запоздав, не успел получить заработанные деньги. Он спросил их у Эстрады, а тот. сказал, что скоро вернется, и велел подождать у дверей конторы. Но Эстрада не вернулся. Был праздничный день, и Тахуаре не терпелось поскорее выпить. Он был в грязной куртке, с шарфом на шее, в грубых самодельных башмаках из бычьей кожи. Его лачуга стояла далеко в горах, над оврагами, а он хотел переодеться, прежде чем пойти на праздник. Потеряв терпение, он спустился с горы вдоль канавы с грязной серной водой, перепрыгнул через нее и, спотыкаясь о камни, направился в поселок к дому Эстрады. Раз, другой постучался в дверь.