Металл дьявола

Сеспедес Аугусто

Работы на руднике продолжались, но проходку вели только горизонтально. Вести шахту вглубь оказалось слишком трудно, не хватало воротов, чтобы выбрасывать наверх землю. Бурильщик, пробурив шпур в скальном грунте, давал знак подрывнику и Омонте. Омонте, спустившись в штольню, вручал им нужное количество взрывчатки. Потом все спешили наверх и замирали в ожидании чуда.

Глухо гремел взрыв, и Омонте бросался в глубь штольни. Ползая на четвереньках, он собирал в мешковину куски породы, тащил их на свет и разглядывал один за другим.

— Вот еще, тата, — говорил Тахуара, показывая другие обломки.

Омонте вертел их в руках, разбивал молотком, прикидывал

на вес, вглядывался в блестки металла.

— Все то же. Самое большое — десять процентов.

Уныние снова овладевало им, он то метался по горным склонам, то, спустившись в старую шахту, исследовал с рудничной лампой в руке немые недра горы, и они заражали его безмолвным отчаянием. Его жесткие волосы стояли торчком, словно колючие нити сланца, редкая бородка походила на горную траву, покрасневший нос и обветренные скулы стали шершавыми, как песчаник.

Все обитатели лагеря ходили в отрепьях, коченели от холода в тени, покрывались ожогами на солнце. У Арнольдо отшелушилась воспаленная после оспы кожа, он поздоровел и загорел на горном воздухе. Тино кашлял, мать растирала ему грудь салом и, вместо всяких лекарств, поила настоем коки.

Главное — бур и динамит. На последние заказы продовольствия и взрывчатки ушли все деньги. Металлическая пить жилы вилась в глубине штольни, из которой по очереди выходили измученные, мрачные пеоны.

— Как дела, Сиско? Стала получше жила?

— Нет, тата. Мертвец прячет ее…

— Может, начать проходку из другой шахты…

— Нет, тата. Жила тут.

День угасал, заливая мертвенным серым светом безрадостный горный пейзаж.

«Двое пеонов сбежали. Осталось всего три динамитных заряда. А потом что? На вершине горы опять видели тех злодеев… Но теперь все по-другому. Со мной жена, дети и ружье. Что приключилось с малышом? Не берет грудь и все время плачет…»

Сидя на камне у входа в хижину, Омонте смотрел на тени гор, тающие в вечернем сумраке. Солнце скрылось, и сразу же вырвалась на простор стая ледяных ветров. Свистя и завывая, вползали они в шахту, разбегались по горным склонам. Жена легла спать. Ночной мрак сгущался, сдвинув горы в единую плотную массу, и в черной тьме с воем носился ветер, заглушая плач охрипшего от крика ребенка.

К двум часам дня непокорные тени забились в глубь ущелий среди скалистых утесов, озаренных голубовато-стальным солнечным светом. И только вдали одна-единственная вершина, накрытая тенью черной тучи, отливала темно-фиолетовыми тонами, резко отличаясь от желто-красных склонов, как будто бездонное небо окрасило ее своей синевой.

Тахуара с самого утра работал в глубине штольни. Он. просверлил в скальном грунте два шпура, соединявшиеся в одной точке, и поднялся на поверхность спросить у Омонте разрешения на закладку динамита: взрывчатка теперь расходовалась с величайшей экономией. Но Омонте был внизу, метров на двести ниже, и занимался промывкой руды на берегу ручья. Стоя на тропинке у подножья горы, рядом с входом в шахту, Тахуара кричал и махал руками, но ни Омонте, ни помогавший ему индеец даже не подняли головы.

Тахуара отошел в сторонку и уселся было на солнцепеке, но, передумав, вернулся в шахту и, пройдя немного вглубь, прилег отдохнуть. Растянувшись на спине, он скользил взглядом по искореженным сводам штольни. Проникавший снаружи свет разбегался, спотыкаясь и прыгая по неровной поверхности, выделяя каждый выступ, каждую впадину. В одной точке, вправо по ходу жилы, цвет породы казался более насыщенным. Как в солнечном

спектре, темный оттенок сгущался в одной определенной полосе. Тахуара проходил мимо этого места каждый день, но сейчас его привычные к темноте глаза заметили ранее ускользавшую от него особенность. Рядом стояла рудничная лампа. Он зажег ее и поднес поближе к своду, напряженно всматриваясь, словно хирург, изучающий рану. Опустившись на колени, он постучал молотком по камню, и после каждого удара какая-то неуловимая волна пробегала по его руке до самого мозга. Он ударил сильнее, но скала не поддавалась. Тогда он взял бур и, приставив его под острым углом к плоскости забоя, принялся бурить, сам, не сознавая, что делает. Внутри породы оказалось полое пространство, и это облегчило ему задачу. Об Омонте он и не вспомнил. Пошарив под рубахой, он достал хранившийся на животе динамит, схватил патрон, вставил в него запальный шнур, прикусив для верности гильзу зубами, и воткнул патрон в динамит. Он торопился. Вот динамитный заряд уже в скважине. Палкой он засунул его поглубже. Потом плотно забил отверстие камешками. Шнур висел, словно корень из земляного среза. Завернув в пончо молоток и лампу, Тахуара вынес все вместе с буром на поверхность. Потом вернулся, поджег шнур и, пригнувшись, бросился из шахты бегом.

Солнце на мгновение ослепило его. Постепенно он разглядел внизу два темных пятна, это были Омонте с индейцем, вокруг них кучами лежала земля. Видно было, как поблескивают на солнце два куска породы. Тахуара прислонился к откосу неподалеку от входа в шахту и стал ждать.

Прошло несколько секунд. И вдруг из глубин земли вырвался яростный хриплый рев и, прокатившись по безмятежно спокойным склонам, обрушился на Омонте, который в испуге поднял голову.

«Несчастный случай» — промелькнула у него тревожная мысль. Взрыв был неожиданностью.

Цепляясь руками и ногами за выступы, он стал торопливо карабкаться вверх. Индеец следовал за ним.

— Что случилось? — крикнул Омонте, добравшись до тропинки.

Тахуара, не отвечая, бросился в шахту. Появился еще какой-то пеон, из хижины вышли жена и дети. Омонте ничего не мог понять.

— Что случилось? — повторил он.

Наконец он подбежал к шахте, подождал, пока осела пыль, и нырнул в темноту. При свете лампы Тахуара собирал куски руды, выброшенные динамитом.

— Жила, тата, жила, — бормотал он.

Не произнеся ни слова, Омонте схватил несколько обломков и вынес их на дневной свет. Черные, блестящие, они так и сверкали на солнце. Дрожа от волнения, он вытащил еще несколько кусков. Рот его растянулся не то в улыбке, не то в судороге, дыхание прерывалось. Все, все тяжелые куски породы, мерцая темными отсветами, переливаясь звездным блеском, сияя, словно метеоры, излучали и дарили Сенону Омонте весть ослепительную, как озарение: индеец Сиско Тахуара открыл богатейшее в мире месторождение олова.

VI

Жила

1546 год. В этом году продолжалась закладка города и добыча драгоценных металлов из большой горы… слава о ней распространялась по всему королевству Перу… и это чудо богатства стало обогащать людей.

Из чего же сделана статуя горной богини? Из золота, серебра или олова?

Она — из породы, в которой семьдесят пять процентов составляет олово.