Метель
Шрифт:
— А я без тебя соскучилась, Алексей…
— Анна! Анна! С кем ты говоришь? — укоризненно покачал головою Александр Петрович. — Какой Алексей?
— Темно здесь как-то. Не пойму, кто вошел. Так ты не Алексей? А я думала — Алексей… А кто же ты?
— Я твой муж. Александр я.
— Ну, хорошо. Александр так Александр. А теософы наши как? Действуют?
— Я был в клубе, — сказал мрачно Александр Петрович. — Ничего не знаю о теософах… А ты разве ими интересуешься?
— Что за вопрос! Ты сам знаешь. Только я больше гипнотизировать себя не позволю. Ты меня своим посвящением не соблазнишь, Алексей.
— Опять Алексей! О ком ты говоришь, Анна! — простонал Александр Петрович в каком-то суеверном ужасе.
У него дрожали колени, и он опустился на пол перед Анною Николаевною, ловя ее руки.
— Скажи мне все! Скажи мне правду, несчастная! — умолял он. — У тебя есть тайна… Открой мне ее, Анна!
— Тайна! Тайнодействие! Розенкрейцерство это… У меня голова кружится… Но я хитрая. Я не проговорюсь.
Она засмеялась, встала и, обмахиваясь платочком, прошлась по комнате. Александру Петровичу казалось, что и у него в душе неблагополучно, что и он сходит с ума. Хитрую улыбку Анны Николаевны не так легко было вынести. Он чувствовал странное изнеможение. Он все еще стоял на коленях и не мог подняться.
— Анна! Анна! — бормотал он, подползая к ней и простирая руки. — Чья дочь Танечка? Чья?
Но Анне Николаевне вдруг стало смешно.
— На коленях! На коленях! — смеялась она, задыхаясь и захлебываясь. — Какой смешной! И ползет, и ползет… И руки! Что тебе надо? Да он меня щекотать хочет!
И она упала в кресло, смеясь.
Этот смех чрезвычайно напугал Александра Петровича, и особенно то, что Анна Николаевна вдруг заподозрила его в странном желании ее «щекотать», удручающе на него подействовало. Схватившись за ручку кресла, он кое-как поднялся с полу и едва волоча ноги, выбрался из спальни.
Ему надо было увидеть Танечку и он направился к ней.
— Танечка! Танечка! — звал он ее, стуча в дверь.
Но ответа не было. Александр Петрович знал, как она чутко спит. Давно бы она откликнулась. У Александра Петровича упало сердце. Он толкнул дверь и, чиркая спичками, вошел в комнату Танечки. Постель ее была пуста.
Александр Петрович зажег свечку и бросился к столику в надежде, что там разгадка. В самом деле лежало на столе письмо.
Танечка объясняла, что уехала из Петербурга вместе с князем Игорем Алексеевичем Нерадовым, которого она любит, что повенчаются они тайно, потому что княгиня против их брака, да и ей, Танечке, хотелось обвенчаться «бесшумно», не привлекая на себя внимание многих. Она просила Александра Петровича простить ее и выражала надежду, что скоро опять его увидит.
Александр Петрович читал и перечитывал это письмо, стараясь вникнуть в смысл этих коротких строк и страшась их понять.
— Я ее на руках носил, — думал он. — Как же так? Почему все так ужасно? Выходит замуж? Ну что ж? Но не в этом дело. Танечка не моя дочь! Что? Моя чудесная Танечка чужая мне? Господи! Что же это?
И вдруг он понял, за кого она выходит замуж. Он даже имени его не посмел назвать. И вернуть ее нельзя никак. Кончено. Конец.
И вдруг Александр Петрович закричал. Он сам не узнал своего голоса: такой он был чужой, пронзительный и дикий. Александр Петрович кричал как раненый, все на одну ноту:
— А! А! А!
И, как эхо, в другом конце квартиры тоже раздался крик. Александр Петрович побежал туда, стараясь не кричать больше, и даже закрыл рот рукою, но странный вопль рвался из его глотки по-прежнему. В столовой он столкнулся с Анною Николаевною. Они сплелись руками и замерли в ужасе, не отрывая друг от друга безумных глаз.
Всю ночь бредила Анна Николаевна и в странном оцепенении сидел около нее Полянов. Утром сменил его Ванечка Скарбин, очень удивившийся, что Татьяны Александровны нет дома, что она уже уехала куда-то. Александр Петрович, пробормотав что-то неясное, вышел из дому, и, наняв извозчика, приказал ему ехать на Финляндский вокзал — зачем, он и сам не знал.
В вагоне Александр Петрович вдруг сообразил, что собственно говоря в Финляндию ехать нет надобности. То, что он узнал ночью, совершенно не укладывалось в его сознании, но вместе с тем он понимал, что ему предстоит сделать теперь одно неотложное дело, очень важное. Финляндия тут ни при чем.
«Впрочем, раз так вышло, все равно — поеду туда. И там это можно», — подумал он, утешая себя.
Но если бы кто-нибудь спросил его, что значит «и там это можно», он решительно не в состоянии был бы ответить на этот вопрос. Пожалуй, Александр Петрович даже испугался бы, если бы кто-нибудь с этаким вопросом к нему обратился.
Одно только было ясно и несомненно для Александра Петровича: он теперь занимает в мире не то место, какое занимал прежде; он теперь может посмотреть на все со стороны. Все, что было вокруг него, казалось ему теперь до странности чуждым и далеким.
Раза три он вспомнил о том, что Анна Николаевна, которую он считал своей женою, в сущности его женою никогда не была и что Танечка, которую он любил нежно и считал своей дочерью, была дочерью другого человека. Эти мысли так были дики и странны, что останавливаться на них не стоило вовсе. И Александр Петрович старался об этом не думать.
Зато неотвязно преследовало его воспоминание об одном совершенно ничтожном случае. Было это лет семь тому назад. Александра Петровича пригласили на один вечер, где должны были собраться художники и кое-кто из меценатов.
Александр Петрович, чем-то расстроенный и озабоченный, войдя в гостиную, где было очень много дам, в ленивой задумчивости исполнял обряды приветствий и целовал дамские ручки. В конце концов очутился он перед супругою, весьма кстати сказать миловидною, одного известнейшего коллекционера и отчасти мецената. И вот в тот момент, когда Александр Петрович наклонился, чтобы поднести к губам ручку этой самой миловидной дамы, просунулся как-то между ними сам супруг, и Александр Петрович в странной рассеянности чуть-чуть не приложился губами к пухлой и волосатой, в перстнях, руке меценатствующего миллионера. Правда, в самое последнее мгновение он отшатнулся от этой руки, но все-таки первоначальное движение его было вовсе не двусмысленно. Кое-кто это заметил и фыркнул, а сам сконфуженный меценат отдернул руку почти в испуге с таким видом, как будто бы Александр Петрович обнаружил явное намерение его укусить.
Вот этот глупенький и забавный случай, когда-то очень неприятно подействовавший на мнительного Александра Петровича, все время припоминался ему теперь. Сначала Александр Петрович никак не мог сообразить, почему именно этот случай так неотвязно стоит в его воображении, но в конце концов догадался и даже успокоился. При этой нелепой сцене присутствовал князь Алексей Григорьевич Нерадов. И, кажется, все это очень хорошо видел и даже улыбнулся, правда едва приметно, но все-таки улыбнулся, и Александр Петрович успел заметить след этой улыбки на его надменных губах.