Меж двух океанов
Шрифт:
Вдруг откуда-то сзади донесся скрипящий звук, неприятный и пронзительный, как скрежет ножа по тарелке. Тщетно пытаемся сбавить скорость, педаль сцепления никак не выжимается. Едва к ней прикоснешься, как скрип превращается в рев, пока мотор не остановится. Нажмешь на сцепление силой, мотор в ту же секунду замолкает, как застопоренный. А масло… господи, да ведь масляный термометр взлетел на сто двадцать градусов! Через мгновение оба лежим под машиной.
— Плохо дело, посмотри-ка!
— Интересно знать, когда мы приведем все в порядок. Так пли иначе, а с
Брызговик под мотором где-то в дороге оторвало по всей передней грани. Под напором грунта, а также и от ударов о камни в реках она загнулась, подобно плугу захватывала пыль и мелкие камушки и гнала их к вентиляторам у мотора, в пространство между головками и цилиндрами. И все сцепление забило. Пирамида пыли и песка между обоими рядами цилиндров доходила до самого карбюратора. Пути для охлаждающего воздуха были сдавлены, и раскаленный мотор источал такой жар, что всасывающий трубопровод шипел, как утюг.
Более часа продолжался вынужденный ремонт. Оба листа обшивки, под мотором и коробкой передач, пришлось убрать. Пальцами и отверткой мы извлекли из сцепления все, что было можно. Чего бы мы сейчас не дали за небольшое количество сжатого воздуха! Погнутый брызговик под мотором был выпрямлен на глазок молотком, из-за сорванной резьбы укрепляли его опять же молотком. Тем временем мотор кое-как остыл, и мы смогли, не рискуя обжечься, удалить хотя бы видимые кучки и шкварки пыли, спекшейся с маслом. Совместно закрываем капот, и у нас, наконец, появляется время взглянуть друг на друга.
— Ну и вид у тебя! Остались только глаза да зубы!
— Полюбуйся на себя, — тем же отплачивает Мирек.
Заяц позавидовал бы твоему камуфляжу. Ляг на дорогу, и тебя не приметят. А серьезно, сколько у нас воды?
— Две бутылки, это и для питья-то мало. Разве можно знать, как далеко потянет нас мотор после таких даров?
Сумерки застигли нас под крутым склоном. С забарахлившими свечами в горячем моторе остановились на середине склона — не хватило духа. Мы уже едва держимся на ногах, за нами два трудных дня и ночь в лесу, двадцать четыре часа почти без ниши. Словно в забытьи, развешиваем гамаки между деревьями. Две таблетки атербина и глоток воды на ужин, а в заключение хоровой концерт комаров, яростно нападающих на каждый сантиметр обнаженной кожи.
Болят кости, никак не заснуть. Ворочаемся с боку на бок в гамаках, в мыслях проносятся волнующие картины прожитого дня, мучают опасения за машину и невеселые предчувствия новых хлопот.
В глубины сознания, затуманенного усталостью, прорвался издали басовый звук дизель-мотора.
— Мирек, слышишь?
— Это мог бы быть гусеничный трактор или… или грузовик, точно гром. Разумеется, грузовик! Откуда здесь взяться трактору!
Среди камней и кустов вдали блеснули две фары, лес ожил в хороводе света и теней, освещенную ленту дороги изрезало черными силуэтами деревьев. Лучи от фар остановились на хребте «татры», грохот мотора умолк вместе с эхом ночи. В сотне метров от нас трахнула дверца машины.
— Che, Gordo, — нарушил таинственную
Три человека с тяжелой пятитонки обходят «татру», засунув руки в карманы; в глазах у всех изумление. А когда из зарослей у дороги перед ними появились мы, они показались нам людьми, проглотившими косточку от персика: все трое дружно раскрыли рты. Белые перчатки у нас на руках были, видимо, им непривычны; но наши маски из пыли, пота и масла все же вывели экипаж грузовика из оцепенения. Первым опомнился водитель, толстый верзила в холщовых брюках и майке, вернее — в решете из дыр и лохмотьев, оставшихся от майки.
— Что вы тут делаете в таком виде? И, ради всех святых, как вы сюда попали?
Вскоре мы знали друг о друге все, что требуется. Водитель с двумя рабочими с утра возил лес на асьенду Санта-Роса; да, нам известно, она здесь, за этим холмом, камнем добросить можно. Такие люди долго не раздумывают, когда дело идет о помощи. Они вытащили добрых шестьдесят метров дюймового троса. Но когда запрягли в «татру» своего порожнего исполина и тронулись вверх по склону, то и их колеса начали прокручиваться на месте, выбрасывая груды земли. Вперед мы не продвинулись ни на вершок. Шофер вылезает из кабины и беспомощно теребит щетину на подбородке.
— Выкиньте это из головы! Разве здесь можно обоим друг за другом… Постойте-ка! — хлопнул он себя по лбу. — Я отъеду от вас на самый холм. Вы подайтесь немножко назад и потом рваните как только можно. Главное, чтобы вы попали вон туда, наверх, под вершину. Если после этого я дотянусь до вас тросом с равнины за холмом, то дело будет сделано.
Спустя час холодный душ уже смывал с нас потоки грязи. Гостеприимная дуэнья, хозяйка дома и владелица захолустной асьенды, без обиняков предложила нам приют.
— А я помогу вам утром чинить машину, — охотно вызывается поработать ее семнадцатилетний сын. Он ловит каждое наше слово, но нам сейчас не до разговоров. Страшная усталость смежает глаза и вяжет мысли.
После полуночи засыпаем в гамаках, растянутых на деревянной веранде асьенды; успокаивает сознание того, что вокруг нас все же люди, и даже приветливые люди, что над пашен головой крыша, на теле чистое белье, во рту не пересохло и вода под рукой и что есть надежда на близкий конец приключения, которого мы ждали меньше всего. До границы Никарагуа отсюда пятьдесят километров. Всего пятьдесят километров…
По деревянному полу барабанят сапоги. Что это? Сон? Галлюцинация? Игра переутомленного воображения? Открой глаза, ты должен открыть их, должен! Кто-то грубо трясет гамаки, еще раз, потом удар в спину. Из черной тьмы прямо в глаза вонзился ослепительный луч карманного фонаря — этот свет вызывает боль, как удар ножом… Но что это? Ствол! Рука с револьвером…
— Arr'iba! Встать! Пойдемте с нами!
Волна бешеной ярости подступает к горлу. Хватит! Довольно уж всего этого! Соберись с силами и — ударь в темноту за фонарем, ударь изо всей мочи, прямо промеж глаз!