Меж двух океанов
Шрифт:
Револьвер приблизился.
— Какого еще черта вам нужно? У нас имеется сопроводительная бумага от вашего начальника из Либерии!
— Молчать! — ревет из темноты знакомый голос.
Ну, конечно, ведь это же он, майор.
Каждый мускул в теле точно порванный, с трудом выбираемся из гамаков. Но майор еще не кончил.
— Заводите машину, поедете впереди нас. В Либерию!
В эту минуту в нас вдруг вселяется ничем невозмутимое спокойствие. Мы пойдем, куда он потребует, найдем выход из этой истории, как только отоспимся. Нам необходимо спать, спать, на все остальное время есть. Пусть этот тупица с револьвером ведет нас куда хочет, но машины нашей он не тронет! Днем мы еле-еле выручили ее. Сцепление забито песком, мотор не охлаждается. Если теперь «татра» пойдет в Либерию, нашему путешествию конец. Нет, машины они не получат! Не получат!
Собственный голос неожиданно звучит, как из-за стены, непостижимо тихий, спокойный, как еще никогда в жизни:
— Опустите свет, майор, мы обуемся. И не пугайте нас вашей «хлопушкой», это ни к чему. Вы отвезете нас на своем «джипе».
— Дайте ключи от машины! — разумеется, орет он.
— Вы уничтожите мотор. Его нужно основательно вычистить.
— Я говорю, отдайте ключи! Мой механик кое в чем разбирается. Если вы боитесь, машину поведет он. Она пойдет с нами в Либерию.
Имеет ли еще смысл отвечать?
— К черту, ключи сюда!
И, конечно, револьвер нам под нос.
— Послушайте, майор, оставьте вы в покое свой револьвер, уберите его. Мы пойдем с вами, в противном случае вы потащили бы нас силой, людей у вас достаточно; вместо закона троих на одного вам хватит…
— Черт возьми, дадите вы…
— Погодите, спорить не о чем. Наша машина останется здесь, даже если бы вы пожелали застрелить нас, — но этого вы не сделаете. У машины вы поставите охрану и поручитесь за ее сохранность, пока мы не вернемся сюда. Раз вам не хватило одного обыска, проведите второй, когда привезете нас обратно. А теперь поехали.
Второй раз за двенадцать часов майор кажется нам школьником, забывшим заданный стишок.
— Вuеnо… ладно, садитесь. Кордеро! Васкес! Останетесь здесь до особого распоряжения, будете мне отвечать за автомобиль. Остальные — в машину!
«Джип», обвешанный людьми и оружием, раздвигает ночь лучами своих фар, прожигая во мраке тоннель до Либерии. Лес молчит, молчат и шестеро в машине, лишь мотор безумно грохочет в тишине, пробуждая девственный лес от сна. Мы с благодарностью ощущаем на разгоряченных лицах успокоительное дыхание предрассветного ветерка; тысячи безответных «почему» вновь до предела напрягают нервы, вызывая у нас дрожь. Рубашки, влажные от утренней росы, приклеиваются к телу.
Рассвет вкрадывается под ветви деревьев, покрывает бледностью лица, отнимая у них краску. Призрачным светом он открывает улицы, ведет нас шпалерами спящих домов. Либерия в эти минуты живет лишь черными крыльями траурных флагов и боем часов на башне.
За «джипом» захлопнулись ворота казарм. Это сейчас и ворота главной тюрьмы в провинции Гуанакасте.
— Майор, — пробиваем мы стену молчания, — мы хотел и бы спросить вас…
— Завтра!
— Нет. Сейчас! И не как арестованные иностранцы, а как журналисты и гости вашей страны. Эту бумагу подписали вы, не правда ли? Так почему же вы опять схватили нас?
Вместо ответа майор достал из кармана измятую служебную телеграмму, отправленную министерством общественной безопасности, с приказанием: «Немедленно арестовать обоих чехословаков с «джипом».
— Мы же путешествуем не на такой машине!
— Я имею другие секретные приказы, получил по радио. И рекомендую вам не совать нос в это дело. Не пытайтесь выведать остальное ни у меня, ни у команды. Охрана!
В трех шагах от начальника щелкнули каблуки, винтовка со штыком звякнула о камень мостовой.
— Отвести заключенных в «двойку»! Выставить караул у дверей! Разойдись!
Высоченные двери с нишами заранее рассеивают предположение, что «двойка» — это тюремная камера. Караульный впустил нас в просторное помещение, голое, как после выселения. На струганых досках пола посреди комнаты стоит единственная из обстановки вещь: стол для игры в пинг-понг.
— Эй, часовой,! На чем тут лежать?
— Не знаю! — крикнул тот из коридора.
И в замке щелкнул ключ.
Доски как доски; и стол и пол одинаково устланы пылью — сегодня у нас не будет постели мягче.
Устроившись в углу на полу, мы в одну минуту проваливаемся в какой-то обморочный сон… Но нет, нам не дают и того единственного, о чем мы мечтаем, что нам отчаянно требуется после пятидесяти изнурительных часов. Стражник трясет нас изо всех сил.
— Завтрак!
Первый тюремный завтрак.
Чашка черной бурды и к ней две булочки. Понятно, ведь вы в Коста-Рике, а здесь даже в тюрьме не знают, что такое черный хлеб.
Впрочем, завтрак — это несомненный признак того, что с сегодняшнего утра в тюрьме с нами считаются. Но если это так, то должны же мы и спать на чем-то.
В течение всего завтрака стражник бегает от нашей «двойки» до канцелярии майора и обратно, словно маятник. Наконец в дверях появляется человек в гражданском, секретарь начальника.
— Весьма сожалею. Правда, у нас в запасе есть казарменные койки, но они предназначены для гарнизона, — пожимает он плечами. — Имеется здесь также и несколько раскладных кроватей, tijeretas. Знаете, что это такое? Материя на складной раме; спать на них вполне можно. Однако они не для заключенных, разве что… если бы вы пожелали взять их за ежедневную плату напрокат.
И хотя этого отеля мы не заказывали, тем не менее счет нужно будет оплачивать вперед. Спать-то надо. Секретарь получил плату, мы — две чисто выстиранные постели. И с этой минуты даже стражники стали иначе смотреть на свои служебные обязанности, пока поблизости не было видно майора. Один принес фрукты, другой подсунул газету, третий пачку сигарет — все это по магазинной цепе с небольшими чаевыми.
Секретарь даже принял от нас телеграмму, адресованную нашим землякам в Сан-Хосе. Правда, он дважды подверг цензуре текст, дважды заставил переделать его, однако земляки все же получили весть о нашем заключении и просьбу о расследовании и заступничестве. После этого сутки для нас распались на часы сна и ожидания, на минуты дремоты, рассыпанные по всем двадцати четырем часам, так как в либерийской тюрьме проспать целую ночь сможет лишь глухой.