Между «ежами» и «лисами». Заметки об историках
Шрифт:
А свобода у историков пока есть. Во всяком случае – есть от чего бежать.
Впервые опубликовано: Уваров П.Ю. Свобода у историков пока есть. Во всяком случае – есть от чего бежать. Ответы на вопросы К. Кобрина // Неприкосновенный запас. 2007. № 5. С. 54—72.
Статья была заказана летом 2007 года для «Неприкосновенного запаса» Кириллом Кобриным. Отказать ему было невозможно – Кирилл не только блестящий стилист, наделенный тонким чутьем и фантастической работоспособностью, но еще по своей «гражданской профессии» историк-медиевист, специалист по средневековому Уэльсу. То есть – «из наших». А своим не отказывают.
Но статья никак не получалась; к тому же сказывался шок, вызванный неожиданной силы афронтом со стороны коллег после недавнего выступления о Гуревиче.
Оставил бы я прежнее название, случись мне писать эту статью сегодня? Пожалуй, что да, хотя расширительный заголовок, навеянный «Бегством от свободы» Эриха Фромма, сегодня вызывает больше вопросов, чем раньше. Действительно, мы пережили страсти по созданию «Комиссии по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России», составленной по большей части из людей, не обремененных достижениями на историческом поприще (история – слишком серьезное дело, чтобы доверять его историкам). Затем нахлынули эсхатологические ожидания, порожденные «Единым учебником по истории». И все же ситуация пока не слишком изменилась. Уточняю: на сегодняшний день не слишком изменилась. Но ждать можно всего, мы к этому привыкли.
ВОТ ТУТ ВСЕ И КОНЧИЛОСЬ…,
ИЛИ ФРАКТАЛЫ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Везде историки в первую очередь ориентированы на изучение прошлого своей страны. И лишь в некоторых государствах история всемирная не только преподается в обзорных курсах, но и служит предметом оригинальных исследований. Российская империя и Советский Союз относились, а Российская Федерация пока продолжает относиться к числу именно таких государств. Поэтому вопрос о вкладе России в изучение всемирной истории 189 и о признании значимости этого вклада международным сообществом историков в принципе может быть поставлен. Однако предварительно стоит оговорить некоторые необходимые допущения.
189
Напомню, что на конференции доклад по русской истории делал А.Б. Каменский.
1. Для простоты разговора мы будем считать историю наукой. На самом деле вопрос о научной природе исторического знания и о научном характере ремесла историка является спорным. Однако продолжение этих споров займет слишком много времени.
2. По той же причине мы будем исходить из того, что история является кумулятивной наукой. С этим тезисом многие не согласятся, приведя серьезные возражения. Но иначе трудно говорить о вкладе трудов наших историков в мировую науку. К тому же мало кто станет отрицать, что история обычно сама любит «играть» в кумулятивный характер своего знания: принято считать, что добытое одним историком может быть использовано другим и все это вместе складывается в некоторую копилку знаний. Отсюда и столь любимые историками слова о «введении в научный оборот».
3. Если определять историю как науку, то трудно не заметить, что она существует в двух ипостасях: интернациональной и национальной. В своем интернациональном обличье наука вообще не имеет границ, и потому термины: «Академия российских наук» или «Академия польских наук» звучали бы смешно. Но при этом слова о размывании национальных школ пока остаются лишь словами, и история как институт знания по-прежнему не существует вне национальной оболочки. Да и выражения «Российская академия наук» или «Польская академия наук» сами по себе смеха не вызывают.
4. Следующее допущение связано с национальной ипостасью истории. В качестве национальной институции история включает в себя национальное сообщество ученых, обладающее определенной организационной структурой, определенными правилами игры и, главное, элементами деонтологии. Это – самовоспроизводящееся сообщество ученых (зачастую обладающее субъектностью, которая помимо прочего дает ему возможность солидарно выступать на международной арене). Историки национальной школы, по идее, должны выработать некую общую и желательно социально признанную форму легитимации своего знания. Иными словами, если у каждого историка могут быть сугубо личные причины заниматься своим делом, то статистически все исследователи, образующие совокупность представителей «национальной историографии», склонны схожим образом отвечать на вопросы, чем они занимаются и какая от
5. И, наконец, последнее допущение относится к использованию термина «великая историографическая держава». В самом термине нет ничего оценочного, просто в одних странах не занимаются ничем, кроме истории своей страны, а в других на занятия «чужой» историей затрачивают деньги налогоплательщиков (иногда даже немалые), и это ни у кого не вызывает удивления. К числу последних относятся, в частности, США, Франция, Германия, Россия. А, например, страны Ирландия или Испания долгое время тратили средства в основном на изучение истории своей страны или регионов, так или иначе с этими странами связанных 190 .
190
В последнем случае, впрочем, espanidad – ареал испанского культурного наследия – распространяется чуть ли не на половину земного шара, и это означает, что отсутствие статуса великой историографической державы отнюдь не предполагает национальной ограниченности.
Теперь обратимся к трем периодам изучения всемирной истории в нашей стране.
В Российской империи была неплохая школа по изучению всеобщей истории 191 . Оставим в стороне вопрос, как и почему она сложилась, нам достаточно констатировать, что она существовала. Изучение всемирной истории со второй половины XIX века прочно укоренилось и в университетах, и в Академии наук. Увлеченность российской историей не снижала интереса к истории всеобщей, которой стремились обучить не только студентов, но и гимназистов. Своеобразным доказательством от противного может служить «Всеобщая история, обработанная “Сатириконом”» 192 – талантливая пародия на гимназические учебники по всемирной истории, популярность которой предполагала хорошее знание исторического материала достаточно широкими кругами российской публики.
191
Наиболее полную информацию об этой школе можно найти в новом комментированном издании справочника Бузескула: Бузескул В.П. Всеобщая история и ее представители в России в XIX и начале XX века / Сост. И.В. Тункина. М.: Индрик, 2008.
192
Всеобщая история, обработанная «Сатириконом» [Тэффи, О. Дымов, А. Аверченко, О.Л. д’Ор] / Предисл. В.Н. Токмакова. М.: Наука, 1993.
Некоторые достижения российских историков были весьма востребованы на Западе. Высоко ценилось российское византиноведение, в особенности – работы В.Г. Васильевского, В.Н. Бенешевича, Ф.И. Успенского. В этом нет ничего удивительного – к истории Византии имелся большой интерес, основанный на особой роли византийского наследия для судеб России. Недостатка в источниках не было, в науку приходили специалисты с прекрасной филологической подготовкой, византиноведение неплохо финансировалось – помимо бюджета Министерства народного просвещения активно помогали русское Палестинское общество, Русская православная церковь. Византинисты могли ездить в командировки, работали в архивах, участвовали в международных симпозиумах.
Обратим внимание на болезненный для нас вопрос о языке, столь же непонятном для западных коллег сегодня, как и в начале прошлого века. Так, в достаточно ехидной рецензии немецких византинистов Юлиха и Тэрнера на труд В.Н. Бенешевича говорилось, что российские коллеги намеренно скрывают некоторые свои важные находки, публикуясь исключительно по-русски 193 . Поэтому иностранные византинисты вынуждены были учить русский – жаловались, но учили. Кроме того, немало публиковалось на иностранных языках, и в том числе на языках древних, понятных специалистам. Столь не любимое российскими гимназистами и сатириками классическое образование делало такие издания возможными.
193
Цит. по: Медведев И.П. Некоторые размышления о судьбах русского византиноведения // Исторические записки. Вып. 3 (121). М.: Наука, 2000. С. 35.