Между жизнью и смертью
Шрифт:
– Через Оршу каждый день мелькают составы с немецкими ранеными. Один за другим, один за другим. Ну и дают им наши жару...
– Так им и надо!
– вырвалось у кого-то.
– Не перебивай, когда другие говорят, - прикрикнули на него.
Панченко оборвал свой рассказ. Но всем уже стало радостно от его слов. И вздохнулось свободней, легче. Мы жаждали таких вестей и теперь встрепенулись - надежда окрылила нас.
ЧАСЫ С НАДПИСЬЮ
Панченко остался с нами, и мы стали жить вчетвером. Гриша величал нашу семейку "интернациональной бригадой".
Однажды в наш барак зашли два немца.
– Эс гибт хир урмахер?* - спросил один из них.
_______________
* "Здесь есть часовой мастер?"
Мы уже кое-что понимали по-немецки, и слово "ур" нам было знакомо.
Кто-то перевел всю фразу. Но Никита, которого она касалась, не спешил с ответом.
Первый немец вытащил из кармана ручные часы - целых трое. Очевидно, он хотел отдать их в починку.
– Русски никс специалист*, - досадливо заговорил его приятель.
_______________
* "Русские - не специалисты".
Тут Никита не вытерпел. Он подошел к немцам, взял одни из часов и принялся их осматривать. Крышка в его умелых руках открылась сразу. Никита несколько раз подносил часы к ушам. Потом посмотрел и другие часы. Немец выжидающе глядел на мастера.
– Вас? Гут?* - спросил он.
– Никс гут**, - ответил Никита и с помощью пленного, знавшего по-немецки, начал объяснять, что из трех часов можно собрать одни хорошие. Немец кивнул. Он вынул из кармана еще несколько часов.
_______________
* "Что? Хороши?"
** "Нет, не хороши".
– Ну и награбил, негодяй, - пробормотал Никита, вновь принимаясь разглядывать часы.
– Эти часы когда-то прошли через мои руки, - сказал он почти шепотом.
Лицо его помрачнело.
– Кто бы мог подумать...
– начал он снова и осекся: горечь и волнение мешали говорить. Через минуту Никита сумел овладеть собой.
– И эти посмотрю, - жестами показал он немцу.
– Фиэль брод, сигаретен*, - ответил тот, назначая плату за работу.
_______________
* "Много хлеба, сигарет".
– Гут, гут, - согласился Никита.
– Часы-то нашего завода, вот в чем дело, а то бы я их в руки побрезговал брать.
Немцы ушли. Часовой мастер сел за работу.
– Не беспокойтесь, - сказал он нам.
– Из этих часов толк выйдет. Одни верну фрицу, а двое других нам, - и заулыбался.
– Да, умелые руки нигде не пропадут, - задумчиво сказал Гриша.
Никита открыл карманную шкатулку и поставил ее перед собой. Вынув миниатюрный молоточек, он постучал им по ногтю большого пальца. Потом разложил перед собой часы. Посмотрел на них - то на одни, то на другие. Я обратил внимание на его лицо: Никита на глазах помолодел. Вот так же расцветает радостью гармонист, когда после долгого перерыва берет в руки гармонь. Ведь всякий мастер находит в своей работе радость, наслаждение.
А мастеров в лагере много. Среди многотысячной толпы пленных можно найти любого специалиста. Тут и часовщики, и кузнецы, и хлеборобы, и инженеры, и врачи, и столяры, и плотники, - как много хорошего они могли бы сделать для людей! А война оторвала их от любимых занятий и забросила вот в эти лагеря, обнесенные колючей проволокой...
Металлический звон Никитиного молоточка точно разбудил ото сна весь лагерь. Как будто люди только и дожидались, когда он застучит.
Через пару дней уже можно было видеть, как в бараках вытачивают из дерева шахматные фигурки, мастерят из жести разную посуду, делают ножи. А неподалеку от нас, в углу, какой-то совсем молоденький боец принялся даже художничать. Это заинтересовало меня. Я подошел и присел рядом. На листке бумаги была изображена женщина.
– Кто это?
– спросил я.
– Мама, - сказал он. С листка ласково смотрела на нас еще молодая женщина.
– Сходство здесь совершенное, - сказал художник.
– С натуры я едва ли так верно схватил бы ее черты...
Я поверил ему. Сын в неволе постоянно вспоминает о матери. Она всегда у него перед глазами. Тоска не только нагоняет уныние, но и вдохновляет...
Мы оба задумались. Из дальнего угла барака доносятся звонкие удары по металлу. Кто-то мастерит что-то, и чудится, будто каждым своим ударом по жести призывает: "Жизнь, жизнь, приди к нам!.."
Я вернулся к своим. Гриша с Панченко ушли куда-то. А Никита успел уже исправить одни часики.
– Ты послушай, как они ходят, - сказал он мне. Я поднес часы к уху. Они шли очень хорошо.
– Замечательно, - сказал я.
– То-то, - произнес Никита с гордецой.
Мы оба посмотрели друг на друга и рассмеялись.
Вдруг Никита помрачнел. Он разом собрал все часы в пригоршню.
– Видишь?
– сказал он, протягивая мне одни из них.
– Прочти, что тут написано.
На нижней крышке было каллиграфически выведено: "Учительнице и другу Василисе Родионовне от ее учеников".
Мне невольно представилась старая седая учительница. Словно я когда-то знал ее, словно помнил ласковое прикосновение ее руки.
– Да, - протянул я со вздохом и ничего больше не мог сказать.
– В том-то и дело, что "да", - начал Никита возбужденной скороговоркой.
– На грабеже наживаются. Убийцы...
Он задумался. Потом заговорил тихо, глядя куда-то вдаль:
– Узнать бы, где она теперь, наша Василиса Родионовна. А может, убили ее...
– Нет, - встрепенулся он после паузы, - фрицу теперь этих часов не видать как своих ушей! Я вместо них лучше свои отдам. Пускай берет, чтоб он подавился! А эти буду беречь. Как знать, может, еще хозяйка найдется. Возможно, детей ее увижу. Верну им подарок. Лишь бы отсюда нам вырваться, - проговорил он, как бы рассуждая вслух.
В эту короткую минуту Никита раскрылся передо мной весь. Он показался мне сейчас таким близким, как близок бывает старый друг, с которым ты играл еще в детстве. Это было настоящим счастьем - в те трудные дни иметь своим другом такого человека.