Между жизнью и смертью
Шрифт:
В дождливые дни я не ходил в огород - фрау Якоб находила мне работу по дому. А сейчас ставни в доме затворены, дверь на запоре, хозяйка, должно быть, еще спит.
Меня это не обеспокоило. Спешить некуда. Госпожа Якоб еще успеет отыскать мне дело. Не успел я подумать об этом, как дверь, скрипнув, распахнулась. Я увидел фельдфебеля, который вывалился из дома, на ходу застегивая ворот мундира. Глаза его заплыли, он тяжело сопел.
Увидев меня, фельдфебель попытался улыбнуться, но лицо его стало от этого только безобразней.
– Комм мит мир*, -
_______________
* "Иди со мной".
– Фрау сегодня болеет, - сказал он и, приказав мне переколоть всю эту груду, ушел за ворота.
"Вот, значит, какие дела..." - думал я, провожая его глазами.
Во мне шевельнулась некая догадка. Фрау Якоб, насколько я знаю, хозяйка не из богатых. Хозяйство у нее крохотное. Земли мало, хлеба она не сеет, скотины не держит. Все, что у нее имеется, - это два участочка земли под картофелем и овощами. Правда, есть еще двадцать яблонь, но те уже подсыхают на каменистом склоне горы.
Содержит фрау Якоб маленькую лавчонку и торгует разной зеленью, цветами и венками. В войну-то потребность на венки возросла.
Знал я и еще одну сторону дела: пленных могли брать только богачи. Каким же образом я угодил к фрау Якоб? Не было ли тут какой-нибудь сделки между фрау и фельдфебелем, уж не продал ли меня фельдфебель, так сказать, "черным ходом"?
Дрова я колол без особого усердия, с прохладцей.
В обед ко мне подошел маленький хозяин Карл и уставился на меня большими, как у матери, глазами. Казалось, ему хочется как следует разглядеть меня со всех сторон. Кто знает, может быть им в школе говорили, что русские - это одноглазые людоеды с рогами на лбу. Фашисты ведь ничем не брезгуют. А я такой же, как и немцы: с двумя глазами, с нормальными руками и ногами и совсем без рогов...
Карл позвал меня в дом. Уже пришло время обедать. Я вышел из сарая. Небо очистилось от туч, солнце пекло.
Мы вошли в дом.
Из соседней комнаты явилась фрау Якоб в длинном халате тигровой расцветки. Она была мало похожа на больную и выглядела, пожалуй, даже веселей обычного. Только под глазами у нее заметно потемнело да на шее горели красные пятна. Маленький Карл не понял бы этих следов, но я без труда узнал отпечатки толстых губ фельдфебеля. Фрау, видимо, почувствовала это и прикрылась воротом халата. На стол она поставила миску жиденькой похлебки, немного картошки в мундире и два-три листика салата. Это составило мой обед.
Поев, я уже было встал, чтоб выйти, но хозяйка задержала меня. Она вытащила из кармана халата синий конверт и вынула оттуда слежавшийся цветок ромашки.
– Это какой цветок?
– спросила она.
– Ромашка!
– Ро-маш-ка, - повторила фрау. Потом пробежала глазами несколько строк письма и сказала:
– Украина.
Понятно. Это ее муж вложил в письмо цветок украинской ромашки.
Я поднес цветок к лицу и, закрыв глаза, почувствовал еле слышный аромат. Он сразу перенес меня
Один цветок. Один цветок, засохший в конверте. А как он дорог мне здесь, на чужой земле! Он как будто рассказывает мне о родине.
Я забылся с ромашкой в руках. Она смотрела на меня с ладони, точно чей-то печальный одинокий глаз с лепестками-ресницами. Как будто кто-то вырвал его из глазниц девушки украинки и отослал сюда, в чужую страну, и цветок безмолвно жалуется мне:
– Посмотри, что они сделали со мной, изверги...
Фрау Якоб коснулась меня рукой, и я очнулся. Она хотела что-то сказать, но в лавке неожиданно раздался звонок, и хозяйка торопливо выбежала к покупателю. Цветок ей был уже не нужен.
Я завернул ромашку в бумагу и положил в карман, решив показать ее Володе. Ведь он с Украины - пусть и он услышит запах ромашки с полей его родины. Когда я вернулся вечером с работы, Володи во дворе почему-то не оказалось. Недоброе предчувствие охватило меня. Я вошел в помещение и увидел, что он растянулся на нарах, закрыв глаза, и лежит пластом, как покойник. Услышав мои шаги, он медленно приоткрыл глаза и произнес:
– Долго ж ты пробыл.
– Только что пришли, - ответил я.
– А я пришел еще в обед и свалился.
– Что с тобой?
Володя не смог ответить, раскашлялся, судорожно давясь и прикладывая ко рту тряпку. Потом показал мне тряпку: она была в кровяных пятнах.
Я растерялся, не зная, что сказать. Голова невольно поникла, но нужно было взять себя в руки. Я сделал вид, будто не придаю никакого значения состоянию Володи, и полез в карман.
– А я принес тебе подарок.
Володя недоверчиво посмотрел на меня.
– Нет, я есть не хочу, - ответил он.
– А это не едят, вот сейчас увидишь, - сказал я и, развернув бумагу, протянул ему цветок.
– Ромашка!
– воскликнул Володя.
– Откуда она взялась?
– С твоей родины, с Украины.
Володя поднес цветок к лицу, закрыл глаза и стал жадно вдыхать его запах. Он походил сейчас на человека, который страшно мучился от жажды и теперь, позабыв все на свете, пьет ключевую воду.
– А запах какой! Даже в груди легче становится. Эх, вернуться бы на ромашковые луга! Вот там бы я сразу выздоровел, - сказал Володя мечтательно.
Он долго наслаждался ромашкой, а я рассказал, как она попала ко мне.
– Фрау-то, видно, не любит своего мужа, - проговорил Володя, едва заметно улыбаясь.
– Вот мне бы такой подарок от друга, я б его всю жизнь хранил.
Володя попытался привстать, но бессильно опустился обратно на матрац.
– Пусть ромашка останется у меня, - добавил он, немного отдышавшись.
– Подарок твой будет. Меня уж, так и знай, увезут...
Володя не ошибся. На другой же день его отправили обратно в концлагерь. Я не смог даже попрощаться с ним. Его увезли, когда мы были на работе.