Между жизнью и смертью
Шрифт:
– То в жар меня бросает, то знобит, - проговорил Володя.
– А от озноба каждый раз потею. Отчего бы это?
– Нашел чему удивляться, - ответил я.
– Простудился или, может, малярия у тебя. Пройдет, Володя, не тревожься.
Однако болезнь его не походила на обыкновенную простуду.
Володя немного притих. Он еще долго не мог успокоиться, ворочаясь возле меня с боку на бок, и наконец заснул.
А меня опять охватило тяжелое чувство. Я задумался о войне, об этой чужбине, о наших страданиях. Во мраке темной, как глубокая пропасть, камеры начинало казаться, что нет и не будет войне конца и ни Володе, ни мне, ни моим товарищам никогда не вернуться на родину.
Утром нас опять повели к хозяевам. На этот раз солдат отвел меня к самому огороду. Фрау Якоб была уже там.
Хозяйка снова отрезала мне хлеба - ровно столько, сколько и вчера, и налила кофе. (Все это она принесла с собой.) Глотая кофе, я наблюдал за фрау. Она, как и вчера, собирала цветы и пучками складывала их в корзину. "Куда она их относит?
– раздумывал я.
– Видимо, торгует ими. Надо думать, она и живет этим огородом и цветниками".
Потом фрау нарвала целую охапку салата и наполнила им другую корзину.
Я взялся за лопату и принялся копать, начав с того места, где остановился вчера. Фрау на этот раз не подошла ко мне. Видимо, у нее было много дел.
Вскоре вчерашний старый немец прикатил ручную тележку. Фрау Якоб поставила на тележку обе корзины и что-то крикнула мне. Я не понял. Фрау Якоб, по-моему, каждый раз удивлялась, что я не понимаю немецкой речи. Она возмущенно захлопала глазами, затрясла головой. Как это, дескать, человек - и вдруг языка не понимает! И глупы же эти русские...
Немец впрягся в тележку, вывел ее из огорода и направился к селу. Фрау Якоб зашагала следом. До самого въезда в село она все оглядывалась на меня. Я притворился, будто не замечаю ее взглядов, и усердно копал, вернее, делал вид, что копаю.
Как только я остался в огороде один, стало свободней и легче, можно подумать, помечтать одному вволю.
Время от времени, опершись на лопату, я осматриваюсь по сторонам. Неподалеку от меня работают на поле несколько пленных. Один из них проехал мимо огорода на быке. Увидев меня, он закричал:
– Николай, здорово! Дела идут?
– Лопатой подтолкнешь - идут, - крикнул я в ответ.
Немец, конвоировавший его, недовольно проворчал что-то. А мы с удовольствием прислушивались к тому, как звучит русская речь на германской земле. Звуки ее как бы переносили нас на минуту в родные края. Вот так же перебрасывались мы мимолетными шутками, встречаясь друг с другом на родине.
Время клонилось к обеду. Стало жарко. Я подошел к чану: солнце уже вовсю купалось в воде, ослепляя глаза своим отражением. Я глянул на дно. Оттуда щурил на меня глаза какой-то исхудавший незнакомец. Его черты показались мне совсем чужими, хотя это мог быть только я сам. Я покачал головой: фигура на дне чана тоже покачала головой. Казалось, мое собственное отражение не узнавало меня и удивленно спрашивало: "Ты ли это?"
На лесопилке резко прозвучал гудок, и из заводских ворот тотчас показались рабочие на велосипедах, спешившие домой на обед. Почти каждый из них, проезжая, бросал взгляд в мою сторону. Иные даже кричали:
– Эй, русски!
Не знаю, означало это насмешку или сочувствие.
В обед я тоже решил отдохнуть. Руки мои уже не держали лопату.
Я подошел к заводской ограде и сел в тени.
Замерло шипение пил на заводе. Все вокруг стихло. В этот час вся Германия садится обедать. На полях - ни единого человека. С соседних огородов все тоже разошлись по домам.
Я один сижу под забором. А мечты все несутся домой, на родину. Я представляю себе фронт, поле боя, вижу своих друзей. Мне стыдно перед ними. Я уходил на врага с винтовкой в руках, а нынче очутился в Германии в невольниках у какой-то фрау! Чем больше я думаю, тем тяжелей становится на душе.
Вдруг кто-то постучал с той стороны ограды. Я вздрогнул от неожиданности. Кто это может быть и что ему нужно? Я поднялся с места и оглядел забор. Ограда была высокой, и нельзя было увидеть, кто стоит за нею. Оттуда едва слышно позвали:
– Русски товарищ!
"Да кто же это?" - удивленно подумал я.
Вдруг внизу, возле моих ног, что-то шевельнулось. Из-под забора протянулась чья-то рука и пальцами поманила меня поближе. Я с опаской прикоснулся к ней ладонью. Рука сжала мою руку. Я тоже ответил пожатием. Это было чье-то дружеское приветствие. Рука показалась мне давно знакомой. Я чувствовал под ладонью сильные, мозолистые пальцы, и от их пожатия у меня сразу потеплело на сердце.
Мне протягивал руку немецкий рабочий.
"Ты не одинок, мы здесь, рядом", - говорило мне это приветствие. Глубоко обрадованный, я забыл о недавних тяжелых раздумьях.
Рабочий просунул в мою сторону бумажный сверток. Я развернул его. Там был кусок хлеба и пара сигарет. Я почувствовал, как с моих глаз словно бы спадает какая-то пелена и перед ними открывается совсем другая Германия. До сих пор я еще ни разу не встречал здесь человека, который не был бы мне врагом. И вот наконец я вижу, что в стране, подпавшей под господство гитлеровцев, у нас есть и друзья. Да, виноват не народ Германии - виноват фашизм! Только он отделяет нас друг от друга, но тщетно: мы находим и приветствуем друг друга даже через преграды. Кто был этот рабочий? Я не видел его лица, но мне хотелось от души поблагодарить незнакомого друга.
На заводе снова раздался гудок. Шипя и визжа, заработали пилы. Я тоже взял лопату и пошел на свое рабочее место.
Вскоре появилась фрау Якоб с одним солдатом. Входя в огород, она улыбалась, но подойдя ближе, изменилась в лице. Она измерила шагами вскопанный мною участок и, широко разводя руками, начала кричать. Видно, ей показалось, что я слишком мало сделал.
Солдат вырвал у меня лопату и ткнул ею меня в грудь. Я покачнулся. Солдат было замахнулся на меня, чтобы ударить, как вдруг с забора кто-то крикнул: