Между
Шрифт:
Я убью лишь одного. Но это будет сам Август.
Он неосмотрительно приехал сюда. Я бы не дотянулся силой до их Рима… даже помогай мне вся Британия – не смог бы. Но этот Август, словно в насмешку зовущийся Севером, он – так близко. До города Эборака, где он сейчас, – подать рукой. А уж если через курганы – дорога заняла бы несколько вздохов.
Северус без Севера, этой ночью ты лишишься не только жизни. Ты и Августом быть перестанешь.
Сейчас, мечась в бреду (или – прозрении?) агонии, ты понимаешь, что я хочу сделать.
Но уже не можешь мне помешать.
По всей Альбе горели костры. Огромные, в рост человека, поленья ярко пылали – а вокруг них плясали круитни и скотты, позабывшие о былых распрях своих народов. Темноволосые и рыжие, низкорослые и великаны, они были сейчас одним народом, народом-победителем.
И ярче изжелта-белого пламени костров светились синие узоры на телах воителей.
Особенно много костров было на оплывших насыпях вала Антонина. Весь перешеек, от моря до моря, полыхал в ночи. Словно золотой венец огней примеряла Британия, венец, которым короновал ее Тот-Кто-Бродит-В-Курганах.
Истошно-радостные вопли волынок. Грохот барабанов. Дружные выкрики охрипших от натуги певцов. Живые змеи танцоров, несущиеся вокруг костров.
И в разгар веселья к ним вышел Владыка Курганов.
Его увидели все – от веселящихся почти под Стеной до жителей дальних северных нагорий, куда война не доходила и в худшие годы.
Он просто подошел к огню… огням… всем кострам Альбы.
И всем почудилось – или то была не греза, а явь? – не дрова горят. То пылают орлы римских легионов – ХХ Победоносного и XXII Удачливого. Хороши названия, но вот – горят значки когорт и манипул, пеплом опадают крылья золотых орлов… раскрашенное дерево хорошо горит, а эти штандарты сейчас только деревяшка, корчащаяся в пламени.
Славен ты был, Двадцатый легион, Отважный и Победоносный. Тобой сокрушен Каратак. Ты уничтожил армию Боудикки. Яростный Кабан, ты мнил, что поднял на клыки Прайден?! Но сокрушен ты, и сломлен хребет римского зверя в поединке с великими стражами нашей земли.
Медью текут пряжки легионеров, гибнут в огне сотнями кабаны и единороги, переставая быть воплощением римской доблести и становясь лишь каплями расплавленного металла.
Тот-Кто-Бродит-В-Курганах снова взял свою добычу. Для этого ему теперь не надо поднимать яростную волну круитни.
Но этого ему было мало.
Сегодня он требовал крови. Требовал отдать ему жизнь.
Жизнь одного-единственного.
Марх повелительным жестом вытянул правую руку. Старейшина… старейшины? старейшины по всей Альбе? – вложил… вложили? ему в десницу древний кремневый нож.
Владыка Курганов ударил – ударил в пустоту, в пламя, в горящие штандарты. Ударил, забирая жизнь своего пленника.
…по ту сторону Стены, в Эбораке, Август Септимий Север дернулся в последней судороге – и затих.
Август был убит.
С ножа Марха капала кровь.
Рассвет был хмурым, как с похмелья.
Марх сидел у потухшего костра, безразлично вороша угли. Синие узоры на его теле казались давным-давно нарисованными вайдой и стертыми почти совсем.
Ирб подошел, молча посмотрел на друга: дескать, говори, если хочешь, я слушаю.
Марх обломил кусок почерневшего дерева.
– Оказывается, победа – это сначала много крови, а потом большая усталость. Большая победа – очень много крови и очень большая усталость. Ну а великая… – он развел руками.
– Но ты победил.
Он покачал головой:
– Победила Британия, а не я.
Ирб предпочел не спорить, спросил:
– И что теперь? поведешь Альбу добивать римлян?
– Нет. Это можешь сделать ты… или любой из вождей. Или просто подождать полвека – римляне удерут сами. До последнего толстого управляющего виллой… хотя нет, толстый управляющий сбежит раньше. Последним уйдет легионер, которому я охотно пожал бы руку, не будь он моим врагом…
Ирб присел рядом, извлек откуда-то мех с медом.
Марх чуть улыбнулся:
– Ты не приходишь с пустыми руками.
Круитни улыбнулся в ответ:
– Тебе нужно не так уж многое. Выучить нетрудно.
Когда Марх вернул ему изрядно полегчавший бурдюк, Ирб спросил:
– А что собираешься делать ты? Добивать римлян ты оставил нам, но мне слабо верится, что ты намерен просто отдыхать.
– Ты вроде неплохо знал мою мать…
– А при чем здесь это?
– Тогда тебе должно быть известно, что она сделала меня королем, чтобы я вернул в Аннуин похищенное священное стадо.
Помолчав, Марх добавил с усмешкой:
– У меня наконец-то выдалось свободное время. Впервые за три века, а?
Он беззвучно рассмеялся, запрокидывая голову. Привычка, века назад перенятая у Арауна.
Яростный Ясень
Кромка миров: Араун
Марх? Неужели ты?
Ты вспомнил о долге, ради которого тебя и призвали в мир людей?
И трех веков не прошло!
Конечно, ты человеческий король – и войны в твоем мире тебе важнее. В чем-то они были действительно важными, пожалуй.
Да, Марх, я злюсь. Злюсь сейчас – хотя именно сейчас причины для гнева нет.
Сейчас, когда ты наконец вспомнил о своем долге, я злюсь, что ты почти три века не думал о нем.
Ты наконец готов выйти в бой за священное стадо.
Это, пожалуй, смешно: теперь не готов я.
Я слишком долго ждал этой битвы. Изождался. Изверился.
Марх, потерпи чуть-чуть.
…а в Прайден пришла весна.
Ей было совершенно безразлично, как идут войны бриттов с римлянами, кто взял верх, кто потерпел поражение. Весна наступала по всем мирам, по всем народам – и это было то наступление, которое не приводит ни к чьему поражению.