Межесвет
Шрифт:
— Звучит романтично.
Морвена метнула в него яростный взгляд.
— Не смейся надо мной.
— Я не смеюсь, — сказал Шадрен. Горькая улыбка тронула его губы. — Не это ли страна вечного лета, куда мы все стремимся попасть?
Молчание было долгим, он уж было подумал, что не получит ответа.
— Но был тот рай погублен искони, — наконец промолвила Морвена.
Шадрен крепче стиснул ее руки.
— Почему?
— Ибо лишь те, кто отмечен печатью божества, — она мягко высвободила пальцы и коснулась своих волос, — могли ступить под его своды. Остальным дорога была закрыта. Потом говорили, что они крадут у нас, обычных людей: наше счастье, время нашей жизни. И мы, не желая оставаться в долгу, украли у них.
— Что же мы взяли?
— Темное искусство.
— Я, кажется, понимаю, — неуверенно пробормотал Шадрен.
— Но они простили нам. В конце концов, мы были людьми, они были ангелами. До следующего конфликта. До следующего воровства. Взгляни на меня.
Он повиновался. Ее глаза вспыхнули зеленым огнем, лихорадочный румянец раскрасил скулы. Морвена коснулась его лица дрожащими руками, притянула его голову к себе так, что он почувствовал щекой странный холод ее лба. В таком положении они провели несколько минут.
— Грань — это и есть рай. Но рай чужой, в который нам нет ходу. Нет никакой страны вечного лета, только ад и Колыбель, нет счастья по ту сторону жизни, все, чем мы владеем, находится здесь и сейчас. Для нас ничего нет, — повторила Морвена, — нет и никогда не было.
— Мне тяжело в это поверить, — после паузы признался Шадрен. — Тогда куда должна была попасть Идрис? Что я отдал за то, чтобы сохранить ей жизнь?
— Свою доблесть, — прошептала она, но экзалтор, к счастью, не услышал.
Вместо этого он почувствовал усталость, да такую, что веки сомкнулись сами собой. Подолгу обнимая Морвену, он открывал ей доступ к источнику своей жизненной силы. Вопреки здравому смыслу, Шадрен не оттолкнул ее, не отстранился, и ведьма сама подалась назад, почувствовав, что его руки ослабели, а голова безвольно клонится набок. Обернув руку краем платья, словно простая ткань могла воспрепятствовать колдовству, Морвена легонько потрясла его за плечо. Шадрен очнулся и осовело глянул на нее.
Она улыбнулась ему, скрывая боль в уголках глаз. Чистый обмен энергиями, в котором они нуждались для поддержания отношений, мог работать в обе стороны, но никто не утверждал, что эта конверсия будет равноценной. Шадрен боялся взять у нее слишком много и боялся слишком много отдать; боялся стать вялым и потерять к жизни всякий интерес и боялся сделать такой же ее. Возможно, порознь им будет лучше, чем вместе.
Морвена склонила его голову к своей шее, и Шадрен что-то пробормотал: кажется, извинялся. Конечно, он мог регулярно посещать Дом Скорби, пока продовольственный запас не подойдет к концу, а затем пить из луж или из кого-то еще, но это все равно подразумевало нежелательные трудности. Морвена не хотела идти на уступки; в тот момент она ненавидела сущность внутри себя, что явилась туда непрошеной. Кайле пришла и сделала Морвену чудовищем против ее воли. Тень алчет — Тень может взять все, что ни пожелаешь, и преподнести кайлеах; но она не даст тебе друга, дом или любящую семью.
Шадрен-даханавар смотрел на протянутую руку — не для того, чтобы помочь ему встать, не для поцелуя, а простертую как дань насилию. Воздух словно застыл, крепко стиснутые уста Морвены выражали решимость: бери, пей. Шадрен засмеялся, снимая напряжение — никто еще так настойчиво не предлагал ему себя. Лоб ведьмы пересекла суровая складка, но экзалтор сжал ее узкую кисть в своей ладони и солнечно улыбнулся. Это подействовало обезоруживающе.
— Что ты хотела мне показать?
Она тихо вздохнула, смирившись с его отказом.
— Там, наверху.
Пришлось серьезно попотеть, чтобы подняться на смотровую площадку, размещенную на головокружительной высоте. Морвена, чуть повозившись с замком, распахнула дубовую дверь, и ледяной ветер со свистом ворвался в башню, взметнув облака пыли и заставив длинное одеяние ведьмы реять, будто траурное знамя. Морвена вышла наружу, не обращая внимания на холод, и Шадрен поспешил за ней. Крошечную площадку окружала каменная корона, ее острые пики терялись в белесой мгле, а сама башня тонула в море облаков.
Морвена молчала. Не прошло и минуты, как у Шадрена застучали зубы.
— Что здесь можно увидеть? — с досадой спросил он. — Все белым-бело.
— Подожди. — Ведьма сосредоточенно выискивала что-то в пустоте неба. — Я знаю, что она где-то здесь.
— Она? — сощурился экзалтор.
— Смотри!
Морвена вытянула руку. В гуще облаков что-то взблеснуло, ярко и желто, будто солнечный осколок. Шадрен оперся на каменный зубец и до рези в глазах напряг зрение. Еще один янтарный всплеск, еле уловимое движение среди наслоений тумана, и он увидел сверкающее крыло с заостренными металлическими перьями, словно утыканное наконечниками стрел. Поэт, казненный по вине Шадрена, царапал на камне письмена кончиком такого пера. Витара считалась легендарным существом, ее не видели уже много столетий, но она, как и любая птица, время от времени меняла оперение.
Витара тоже увидела их, издала пронзительный крик и описала приветственный круг вокруг башни. Крылья хлопнули в какой-то паре ярдов от его лица, тугая струя воздуха чуть не сбила Шадрена с ног и заставила судорожно схватиться за парапет. Он оглянулся на Морвену: она ни за что не держалась, черные одежды яростно хлопали на ветру.
— Только я могу прокатиться на этой птице, Шад. Только я могу ей приказывать. И я должна… — Морвена придержала волосы, которые лезли ей в лицо и мешали говорить, — оседлать ее и спасти мир.
ПЕСНЬ 6. Марионетка
С малых лет было ясно, что она станет основательницей нового правящего клана. Ее взялись обучать ремеслу тотчас же, как прорезался колдовской дар — намного раньше, чем зубы. Ведьма с пеленок, дьявольская кровь. На нее возлагали большие надежды, а она любила кукол больше, чем людей. В равной мере льстивые и завистливые, они хотя бы не старели. Старость наводила на нее тоску.
Столетняя колдунья, взявшая ее на обучение, не выходила из дому с непокрытой головой, и на то была веская причина. Невзирая на возраст и звание бабушки, под бесконечными наслоениями вуали скрывалась молодая девушка. Такой же будешь и ты, говорила она ученице. Пройдут годы, а ты не утратишь своей привлекательности, потому что ты особенная, потому что в тебе великая сила — и великое зло.