Межесвет
Шрифт:
— Нет, господин Келлер. — Вопреки просьбе старика, он не мог назвать его по имени. — Это я, Ланн.
Логан повозился с замком, раздался щелчок. Дверь приотворилась, и правый глаз долго изучал ульцескора, прежде чем ее распахнуть. В храме было светло, даже слишком для такого крошечного помещения: на стенах горело четыре факела, перед стариком, стоявшим на коленях, была газовая лампа, в руке он держал оплывшую свечу. Келлер практически втащил Ланна внутрь и снова захлопнул дверь.
Ульцескор огляделся. Богиня в темном капюшоне с бубенцами холодно взирала на них с иконы. Стены покрывала мозаика: краски были настолько яркими, что, судя по всему, их недавно обновляли. Не поднимаясь с колен, Логан схватил ульцескора за штанину.
— Ты должен найти ее.
— Что случилось?
— Я приказал охране следить в оба, — залепетал старик. Ему давно хотелось выговориться, и наконец-то он нашел благодарного слушателя. — Я пытался успокоить народ. И вдруг все огни одновременно погасли. Можешь представить? Как будто ночи, наступившей в разгар дня, было недостаточно. Пшик! И опустилась тьма. Они возникли из ниоткуда, эти монстры, будто наши собственные тени ополчились против нас. — Взгляд Логана яростно заметался по комнате. — Я не видел, как убивают моих людей, не слышал криков, только чувствовал, что происходит что-то ужасное! Ланн, — взмолился он, — я слишком напуган, чтобы выйти отсюда. Ради всего святого, найди мою дочь. Она единственное, что у меня осталось.
Ланн собрал все свое мужество и произнес:
— Соболезную, господин Келлер.
— Что? Чему соболезнуешь? — Старик побледнел еще больше прежнего. — Не хочешь ли ты сказать, что…
Из-за двери донесся голос Кольма, звавший Ланна. Ульцескор откликнулся и велел мальчику подойти к храму. Логан сгорбился, его плечи поникли, он постарел на глазах. Ланн повернулся к старику и продолжил, стискивая кулаки:
— Дейдре забрали боги. Я нашел ее уже мертвой.
— Не может быть, — прошептал старик. — Ты лжешь.
— Вы можете оставаться здесь, сколько захотите. Но здесь спасения нет. Или вы можете пойти со мной. Вы убили моего отца, но я не желаю вам смерти. — Ульцескор помедлил, затем сказал: — Пойдемте со мной, господин Келлер. Я защищу вас.
Лорд поднял на него глаза, и они были полны слез.
— Ты не такой, как твой отец. Ты никогда таким не был. Я не знаю тебя, я не хочу тебя знать. Лучше бы ты умер младенцем, лучше бы ты не дожил до того времени, когда принес мне столь дурную весть. Твой род проклят, и проклят не мною.
Ланн выслушал это с каменным лицом.
— Убирайся с глаз долой. Это ты, — старик ткнул в него крючковатым пальцем, — ты во всем виноват. — Логан закрыл лицо руками и разразился рыданиями. — Уйди, уйди!
— Прощайте, господин Келлер. Я… Мне… — Ульцескор не нашел слов, чтобы выразить свои чувства, оттого просто повторил: — Прощайте.
Он отворил дверь, и вдогонку донесся злой шепот:
— Отец назвал тебя Эрвином. Только вот до айля тебе, как до неба.
Ланн закутался в накидку, принесенную Кольмом. Ульцескор сказал, что в храме никого не было, и мальчик поверил ему на слово. Когда они отошли на несколько десятков шагов, тишину разрезал такой леденящий душу крик, от которого содрогнулся камень, а в жилах застыла кровь. Кольм схватился за Ланна, тот сжал его руку в ответ. Крик стих, но еще долго звучал у них в ушах протяжным, скорбным эхом.
Интермедия. Платье для короля
Это тело лежало здесь давным-давно, а в замке не осталось людей, так что маловероятно, что кто-то его хватится. Конечно, оно не такое красивое, каким было ее собственное, но придется идти на уступки. Все лучше, чем тот облик, который есть у нее сейчас.
Секунда промедления — и она выскользнула из своей плоти как змея, сбрасывающая старую кожу. Еще секунда — и холодный труп, лежащий под одеялом, яро задвигался. Губы приоткрылись, затрепетали ресницы, дрогнула рука; воздух со свистом вошел в глотку и вышел оттуда, не дойдя до легких. С непривычки она пыталась дышать, но ее сердце не билось. Обескровленная и пустая, она, тем не менее, жила.
Теперь — зеркало. На вид тело оказалось ничем не лучше, чем ощущения от него. Бледное и тонкое, покрытое грязью, с рыбьими глазами, а хуже всего был разрез, тянувшийся от груди до низа живота. Лицо в зеркале сморщилось от отвращения. Она не заметила разреза сразу, ибо девушка лежала укрытой. С такими ранами не живут, нельзя было оставлять все как есть. Она в отчаянии оглянулась по комнате. Когда человека кладут в гроб, то стараются, чтобы он выглядел хорошо, даже если перед смертью ему размозжили голову или изрубили сталью. Маскируют уродства, одевают в красивую одежду, используют пудру, мази, духи. Но это — потом.
Сначала надо позаботиться о ране.
Глава 30
(Шадрен)
Она невозмутимо поправила одежду, ничего не говоря, подняла извивающегося монстра и направилась к выходу. Шадрен остался на месте, сгорая от стыда. Теперь, когда красная жажда ушла, экзалтор чувствовал себя так, будто изнасиловал ребенка. У нее не было грудей, не было ничего, что можно было отдаленно принять за груди, и будь прокляты его глаза, видевшие гладкую белую кожу на том месте, где положено находиться соскам. Экзалтор не мог подобрать слов для описания ее вопиющей невинности, которую он лобызал, ласкал языком и трогал руками. Конечно, он пил из нее, ради этого все затевалось, но он позволил себе кое-что еще — и Морта стерпела. Шадрен не мог решить, чего ему больше хотелось: извиниться и обнять ее, целомудренно, как отец дочь, или в молчании подняться по лестнице и залечь в своем гробу — на целую неделю, если будет нужно.
От нее не укрылось его замешательство.
— Не волнуйся, я никому не скажу.
— Я что, совершил преступление?
Он громко шаркал ногами, нарочно привлекая внимание. Экзалтор и не подозревал, что может быть настолько инфантильным. В конце концов, он уже давно вышел из того возраста, когда прячутся за материнской юбкой. Когда Морвена узнала, что он зачастил в Дом Скорби, она была вне себя. Сегодня он позарился на ее дочурку-богиню: безгрешное тело, непорочные уста. Ее бедра покачивались в такт шагам: отнюдь не эротично, как он мог себе вообразить. Шадрен затряс головой. О чем он, хаос его дери, думает?
— Вовсе нет. — Длительная пауза, предшествовавшая ответу, дала ему понять, что Морта предпочла утаить правду. Это имело для нее значение, и она хотела, чтобы имело и для него. — Нона, например, таким образом выражает свою благосклонность. Она позволяет пить из своей руки. Но ничего более.
— Я оскорбил тебя?
Молчание. Под аркой она остановилась. Взяла лампу у него из рук, поставила на прежнее место и, охваченная внезапной яростью, ударила ногой по стеклу. Стенки треснули, огонек ярко вспыхнул и погас. Мир погрузился во тьму.