Межконтинентальный узел
Шрифт:
— То есть? — Кульков чуть подался вперед; видимо, почувствовал состояние Славина; мембрана, а не человек. — Ваш вопрос мне не до конца ясен.
— Вы давеча говорили, что у вас было всего пять встреч с работниками управления науки ЦРУ… С какого года вы начали работать на них активно?
— Я же отвечал вам… В ноябре позапрошлого года…
— До этого вы с ними контактов не поддерживали?
— Конечно, нет…
— Вы предложили нам сотрудничество, Геннадий Александрович, предложили начать игру против ваших работодателей… Допустим, мы начали эту игру… Рискованное дело, согласитесь?
— Конечно.
Славин удивился:
— Вы? Чем же?! Нет, вы ничем не рискуете, Геннадий Александрович, рискую я… А как мне идти на риск, если вы лжете?
Следователь Гаврилов вышел из кабинета. Кульков допил кофе и ответил:
— Я отвечаю правду, только правду, и ничего, кроме правды…
— Вы, видимо, не до конца понимаете свое положение, — заметил Славин. — Мы бы не стали вас арестовывать, не имея неопровержимых улик… Не один день наблюдали за вами, прежде чем я поприветствовал вас у лифта… В камере вы мучительно строите комбинации, вспоминаете даты, придумываете линию защиты, но это похоже на то, как человек, не умеющий играть в шахматы, садится за стол, где его партнером является Каспаров, то есть личность, обладающая знаниями, говоря предметнее, информацией. Мы обладаем информацией, а вы наивно думаете, что нас можно обойти на повороте. Против вас работаю не один я, а наш аппарат… Не считайте нас любителями, которых можно обыграть. Не выйдет. А вот я лишний раз убеждаюсь в том, что вы лгали мне с самого начала и ничего серьезного предложить не можете… Поэтому в последний раз задаю вопрос: когда и каким образом вы начали работать на Лэнгли?
— Клянусь честью, я ответил вам правду…
Славин вздохнул:
— Клянетесь честью… Это хорошо, что вы клянетесь честью… Я не стану подвергать сомнению наличие чести у человека, работающего на Лэнгли…
— Во-первых, работавшего, а во-вторых, не на Лэнгли, а на ученых, озабоченных, как и я, вопросом сохранения мира на земле…
— Вы это придумали или такая реплика вам была заранее написана, Геннадий Александрович?
— Ни то ни другое. Это моя глубокая убежденность, внутренняя убежденность… Простите, мы с вами так много говорим, вы меня называете по имени-отчеству, а я лишен такой привилегии, неловко…
— Я не представился? Странно… Меня зовут Иван Иванович…
Кульков усмехнулся:
— Хороший псевдоним, легко запоминать.
— Все-то вы про нас знаете, — вздохнул Славин и посмотрел прямо в глаза Кулькова. — А вот что вы знаете про азы Уголовно-процессуального кодекса, хотел бы поинтересоваться?
Лицо Кулькова дрогнуло, глаза заметались, зрачки расширились.
— То есть? Вы имеете в виду статью, связанную со шпионажем?
— Нет… В данном случае я имел в виду статьи о доказательствах по уголовному делу.
— Ну, не знаю… Понятые, свидетели…
— А вот отпечатки пальцев, по-вашему, являются уликой?
— Не знаю.
— Хотите почитать разъяснение по этому поводу?
— Зачем же? Я верю вам… В отличие от вас я верю каждому вашему слову…
— Так вот, отпечатки пальцев, обнаруженные на месте преступления или на орудии преступления, носят характер улики… Суд принимает это в качестве доказательства… Конечно, вы можете опровергать заключение экспертов, доказывать случайность появления отпечатков ваших пальцев на определенном месте, опять-таки ваше право… Но это будет голословное опровержение факта, которое суд во внимание не примет.
— Спасибо за исчерпывающее разъяснение… Зачем вы сказали мне об этом?
— Для того чтобы вы, подумав, вспомнив былое, ответили мне правду до того, как вам будет представлена улика…
— Но мне нечего сказать! Я и так доверчиво открыл вам душу! Предложил план игры! Написал — под диктовку — сообщение туда! Испытал огромное облегчение, когда признался вам во всем! И начал помогать…
Славин поднялся, отошел к дивану, стоявшему у противоположной стены, и аккуратно, артистическим жестом, снял покрывало с какого-то плоского предмета — это был чемодан, подаренный Кульковым «любимому другу» Георгию Иванову перед его командировкой в Париж.
— Чей это? — спросил Славин. — Вообще-то вам его должны были предъявить для опознания несколько позже, но следователь Гаврилов пошел мне навстречу, я решил ускорить дело, времени у нас в обрез.
Лицо Кулькова снова потекло; как же меняется оно в моменты, когда надо принимать решения; студень какой-то, ложкой можно накладывать да на стол капнет…
— Нет, я не знаю, чей он…
— Не знаете, — повторил Славин. — Что ж, и на старуху бывает проруха… Могли запамятовать, столько лет прошло… Ну а если ознакомить вас с показаниями профессора Иванова? Хотите почитать? Или буквы перед глазами прыгают?
— Погодите, погодите, — сказал Кульков, шаркнув подошвами, — это же чемодан профессора Иванова! Я вспомнил! Это Жорин чемодан!
— Вот видите, — усмехнулся Славин. — У вас, видимо, ассоциативная память… Вам надо увидеть, а уж потом вы начинаете вспоминать…
— Совершенно верно! Вы правильно заметили: у меня, как у математика, выборочная память! Разве можно все удержать в голове?! Черт-те сколько дел, важных дел…
— Вы подарили этот чемодан Иванову?
— Я? Не помню… Вряд ли… Почему именно я?
— Так показывает Иванов.
— Видимо, он ошибается, я… Нет, нет, положительно не помню… Вообще-то я люблю дарить, но разве упомнишь все подарки, которые когда-либо делал друзьям и знакомым?
— Мы помним, — отрезал Славин. — Список подарков, которые вы делали, возвращаясь из командировок за рубеж, вам предъявят… Большинство мы изъяли, что-то около девяноста семи предметов… Потренируйте память, вы же идете от зримого образа, правда?
— Значит, все уже знают о том, что я здесь?
— Только те, кому нужно. Вы же просили — в интересах операции против ЦРУ, предложенной вами, — не сообщать о факте ареста…
— Задержания, — поправил Кульков. — Пожалуйста, употребляйте это слово, мне не так больно…
— Ладно, вернемся к чемодану… Вы утверждаете, что не дарили его Иванову?
— Нет, я бы так категорически не говорил… Я сказал, что не помню. Я же не хочу вводить вас в заблуждение… Не помню…
— Вы помните, Геннадий Александрович, вы все прекрасно помните…
— Да нет же! Иванов вполне мог сам купить этот чемодан!
— Он не мог купить этот чемодан.
— Почему?! Он всегда любил изящные вещи, особенно заграничные, он…