Межконтинентальный узел
Шрифт:
— Скажите, академик, — задумчиво спросил Кузанни, — значит, именно вы предскажете, что случится с человечеством, когда «Веги» сблизятся с кометой?
— Вопрос поставлен неверно, — ответил академик. — Наша задача в ином. Мы должны понять, что представляет собой комета Галлея с близкого расстояния. Вопрос надо формулировать предельно просто. Каждый вопрос — это задача. Ответы возможны разнотолкуемые, это пожалуйста, но задача… Между прочим, Сименон сказал, что приближение кометы Галлея вызвало в Америке массовую эпидемию самоубийств…
Кузанни внезапно вскочил со стула, потом снова сел, полез за сигаретами:
— Начало, начало фильма, черт возьми! — вскричал он ликующе. — Это же блестящее начало ленты!
Степанов пояснил академику:
— Юджин готовится к съемкам нового фильма о межконтинентальном узле, ты ему идею подарил…
— Это ключ, а не идея, — возразил Кузанни. — Ключ вещи! Массовое самоубийство на почве страха перед силами, неподвластными уму человечества… И спокойное непонимание того, что тысячи маленьких комет Галлея в шахтах готовы — за тридцать минут — сделаться новыми звездами, чтобы потом превратиться в ядерные смерчи и уничтожить планету…
— Я бы сформулировал это несколько иначе, — заметил академик. — Ваши военные в Пентагоне не раз выступали с заявлениями: «Все эти Венеры, Юпитеры, комета Галлея — суета сует. Надо думать о космической обороне, такова главная задача момента…» Странные люди… Видимо, не отдают себе отчета в том, что само понятие ядерного сдерживания настолько серьезно, что неразумно оперировать только тем, что там у них спрятано в шахтах… Может, у них камуфляжа на полсотни процентов, кто знает? Американцы — бо-ольшие игрунчики… А понятие ядерного сдерживания связано с демонстрацией технических возможностей человечества, вот в чем штука… Смысл сдерживания не в том, чтобы строить новые военные системы в космосе, а в том, чтобы продемонстрировать миру новейшие технические возможности, — в частности, познать комету Галлея, проникнуть в тайну Венеры, попробовать установить надежный космический мост с Юпитером. Это и есть истинное сдерживание, а не ассигнование средств на «звездные войны»… Я как-то летал на воздушном шаре, между прочим, — он улыбнулся Кузанни, — у вас, в Штатах… На земле ветрище, чуть не ураган, а когда я поднимался, ветер исчез, будто и не было его, причем произошло это за какие-то три минуты… А ведь на самом-то деле ветер не исчез… Просто он понес воздушный шар, принял его в свои потоки, я оказался, если хотите, его составной частью, растворился в нем, подчинился тому физическому закону, который породил его в данном конкретном регионе мира… Как бы мир не понесло, ребята, вот в чем ужас… Мир может понести, словно воздушный шар, и поначалу никакого вихря не будет, пока не раздастся взрыв… Самый последний, который подведет черту подо всем… Мить, кофе сделаешь?
— Конечно. А ты нам про Галлея еще расскажешь?
Про Галлея, однако, академик рассказать не успел: позвонили из миссии, попросили спуститься вниз, машина уже выслана, ЧП; американская сторона внезапно попросила отложить заседания на три дня; ждут новых указаний из Вашингтона…
Академик поднялся, посмотрел на Кузанни и неожиданно жестко сказал:
— Значит, кто-то испугался у вас того, что были близки к договоренности… Точно… Поверьте мне… Ученые обладают особым даром чувствования… Особенно ваш советник Макгони болезненно воспринимал любое сближение в позициях, у него глаза замороженные и голос какой-то истеричный…
Кузанни пошел к себе в номер, позвонил в Нью-Йорк, потом в Вашингтон, вернулся через полчаса, хмуро объяснил:
— Этот самый Макгони — так, во всяком случае, сказали мне ребята из прессы, — скорее всего, представляет интересы Лэнгли… А его брат входит в директорат «космического концерна» Сэма Пима… Теперь ты просто обязан что-то придумать для финала моего фильма. Мне представляется кровь, всеобщий ужас… Понимаешь? Этот твой гениальный академик чувствует свое, а я — свое; действительно, дело чревато кровью, или я перестал вбирать в себя происходящее.
— Ты сначала передай в газету. — Степанов пожал плечами. — Сенсация, перепечатают все телеграфные агентства.
— Я уже попросил Нью-Йорк вызвать меня через пятнадцать минут по твоему номеру…
Кузанни достал из кармана маленький плоский диктофончик и начал неторопливо наговаривать:
— Из Женевы специально для «Нью-Йорк трибюн» передает Юджин Кузанни… Абзац, начало текста: «Как и любая монархия, наши мощные корпорации имеют свои генеалогические древа…» — Он весело посмотрел на Степанова, не удержался, спросил: — Ничего, а?
— Ты лучше сразу на бумаге пиши, — ответил тот. — Стенографистки с твоей диктовкой замучаются.
Кузанни достал из кармана маленький шнур с присоском на конце:
— Техника, Дим, техника! Все решает техника и ее демонстрация, как учил нас твой академик! Я подсоединяю диктофон к телефонной трубке, а в Нью-Йорке меня — точно таким же образом, — записывают на большую кассету. С нее уже текст идет в наборную машину… «Именно это генеалогическое древо и создает иллюзию, — Кузанни снова начал диктовать, — цветущей жизненности. Сколько ветвей! Как раскидиста крона! Так много живительной тени дает она людям! Если предположить, что перерыв на совещании в Женеве будет объявлен завтра по просьбе или под влиянием одного из членов нашей делегации, а конкретно — мистера Макгони, то вполне прослеживается — по раскидистому древу корпорации — совершенно уникальная генеалогия: Джозеф Спенсер Макгони, брат здешнего Макгони, Чарльза Вильяма, член директората „космического концерна“ Сэма Пима, нетерпеливо ожидающего голосования в конгрессе по ассигнованиям на его проект „космической обороны“. Двенадцать миллиардов долларов в следующем бюджетном году. В дальнейшем средства, которые должны закладываться в его махину, будут расти в прогрессии, близкой к геометрической… Центральное разведывательное управление постоянно говорит о русском военном превосходстве, а Пентагон распределяет заказы на поставку оборонительных систем в космосе между ведущими корпорациями страны… Мистер Макгони, один из боссов нашей делегации в Женеве, таким образом, представляет интересы не просто и не столько нашего государственного института, то есть ЦРУ, сколько заинтересованность своей семьи в успехе начинания Сэма Пима в его космическом предприятии. Следовательно, любая договоренность с русскими — на любом уровне — удар по финансовым интересам монополии Сэма Пима; вот оно, генеалогическое древо, одна из веток которого братья Макгони! Так кто же тогда правит Америкой?! Кто думает о будущем ее народа?!»
…Кончив диктовать, Кузанни победно посмотрел на Степанова.
— Здорово, — сказал тот. — Только фактов мало.
— Главный факт тот, что я передаю это сообщение в Нью-Йорк первым. Официального подтверждения о замораживании переговоров еще нет, мы же слышали последние известия…
— Ты Эйнштейном никогда не занимался? — спросил Степанов. Кузанни пожал плечами:
— Я же ни черта не смыслю в технике, Дим!
— Он был философом и только поэтому стал математиком… Засунь в свою корреспонденцию такой пассаж, если, конечно, у вас это принято: все доэйнштейновские школы философии полагали, что интуиция — субъективный феномен, некая категория, соединяющая подсознание с логикой. И лишь Альберт Эйнштейн… — Степанов вдруг замолчал, нахмурившись. Он мысленно обратился с вопросом к самому себе: а если б Гитлер не начал гонение против евреев? Ведь тогда именно рейх стал бы первым обладателем атомной бомбы. — Да, именно Эйнштейн первым в истории философии сказал, что интуиция базируется на информации… Интуиция, по Эйнштейну, есть путь от внешнего оправдания к внутреннему совершенству… Еще проще, для американцев, как ты меня учил, надо писать просто: путь от частного к общему интуитивен, от общего к частному логичен… Обыграй это в конце… Ты писал свою корреспонденцию, интуитивно ощущая коллизию. Ты шел от частного к общему, пусть теперь разбираются ученые и политики. И еще можно обыграть, что любое генеалогическое древо — при всей пышности его ветвей — лишено корней, вот в чем штука-то, Юджин…
…В потоке газетной, журнальной и телеинформации короткая корреспонденция Юджина Кузанни, написанная к тому же не так, как принято в Штатах — сухая информация, лишенная каких бы то ни было личностных акцентов (для этого есть колонка Арта Бухвальда или Стефена Коэна), прошла мимо внимания ЦРУ; сотрудник, сидевший на компьютерах, сунулся было к шефу своего сектора, но от него отмахнулись: надо успеть обработать информацию, поступающую от людей с мировыми именами, кто такой этот самый Кузанни? Киношник. Какие у него связи? Чью тенденцию выражает? Если бы это была заметка Гендриха Смита или Лесли Гэлба из «Нью-Йорк тайме», одно дело, близки к Белому дому, а так — пусть себе резвится, тем более кончается заметка Кузанни какой-то абракадаброй про частное и общее; Эйнштейн давно умер, его заумь не наше дело…
Потому-то в Женеве за ним и не было пущено наблюдения по линии ЦРУ.
За Степановым, таким образом, тоже, ибо практически все время он был теперь вместе со своим американским приятелем…
Работа-X
— Скажите, Геннадий Александрович… — Славин смотрел мимо Кулькова, мучительно заставляя себя как-то обходить его лицо взглядом: «Контрагент чувствителен, может понять мое состояние, а его сейчас весьма трудно скрыть, особенно после разговора с Ивановым; „Либерти“ — это его работа, последняя надежда, по-человечески можно понять, а вот в деле с Ивановым выявился чудовищный характер, полнейшая, мерзостная безнравственность — топить того, кто спасает тебя?!» Такого Славин понять не мог, отвращало; донос на друга — что может быть пакостнее? — Какой год вы считаете переломным?