Межконтинентальный узел
Шрифт:
— Ну так вот, — продолжил между тем академик, — что касается космических символов, то два наших аппарата, «Вега-I» и «Вега-II», — это, кстати, мирный космос, — он посмотрел на Кузанни, — в проекте участвуют и французы, мы никому дороги не закрываем, милости просим, — летят сейчас к комете Галлея, чтобы сблизиться с нею на минимальное расстояние… Трудно что-то предполагать, но я не исключаю возможности того, что наши «Веги» могут способствовать землянам, американцам в том числе, избежать каких-то катаклизмов… Научный просчет вероятии — великая штука, без этого теперь жить нельзя… А знаете, кто был вторым человеком, засвидетельствовавшим закономерность приближения к Земле кометы Галлея?! Великий Джотто ди Бондоне! Да, да, именно он!
— Кто это? — спросил Кузанни. — Мы, американцы, не боимся показаться дикарями, сразу спрашиваем о том, что нам не известно…
— Это, между прочим, хорошо, — заметил Степанов. — Хуже, когда человек не знает, но молчит, а пуще того — кивает, мол, как же, как же, все известно, а сам ни в зуб ногой… Вы ближе к
— Только б шаловливые дети кнопочку не нажали, — усмехнулся Нолик. — Так вот о Джотто… Джотто, дорогой Юджин, был, во всяком случае я так считаю, основоположник раннего Возрождения, великий итальянский художник, наблюдавший приход кометы. В тысяча триста втором году. Каково?!
— Этот Джотто не только рисовал, но и строил всякие там аппараты? Вроде Леонардо? — с обезоруживающей простотой спросил Кузанни.
«Нет, все же американцы в массе своей действительно большие дети, — подумал Степанов. — Наверняка он прочитал в какой-нибудь книге о Леонардо или в Италию слетал на летний отдых, вот и брякнул; ни один русский человек, считающий себя интеллигентом, никогда бы не задал такой вопрос, да еще без тени смущения! А может быть, — возразил себе Степанов, — такая открытая наивность есть вненациональный удел настоящего таланта? Юджин по-настоящему талантлив, блистательный режиссер…»
Нолик мельком глянул на Степанова; в уголках его тонкого рта затаилась едва заметная улыбка (когда академик смеялся, лицо его сразу же менялось: рот становился округлым, от кажущейся жесткости не оставалось и следа — сплошное озорство: ни дать ни взять, студент третьего курса). Ответил он, однако, серьезно:
— Нет, Юджин, Джотто не был ни механиком, ни астрономом, в отличие от Леонардо… Но я утверждаю, что именно он начал через два года после того, как наблюдал очередной подход к Земле кометы Галлея, писать фреску «Поклонение волхвов»…
— А как он ее наблюдал? — снова спросил Кузанни. — Через телескоп?
— Тогда еще не было телескопов, Юджин. Он наблюдал ее невооруженным глазом, но как художник. А всякий настоящий художник — это мыслитель… Так вот, в той фреске — ее знает весь мир, вы ее тоже наверняка знаете — он нарисовал волхвов, которые пришли в Вифлием, ведомые звездой странной формы. Именно в тот момент, когда родился младенец, нареченный Иисусом… Видимо, приближение кометы невероятно подействовало на Джотто, ибо он так написал фреску, что всякому очевидно: волхвы пришли в Вифлием именно в тот год, месяц, день и час, когда родился младенец. И пришли не случайно, но ведомые загадочным магнетизмом таинственной звезды… Джотто был первым в истории человечества, кто вместо традиционной вифлиемской звезды написал именно комету Галлея, каково?! Но во всем этом есть еще один аспект: взаимосвязь космического тела с судьбой мирового искусства. По тому, как он нарисовал комету Галлея — это я говорю, я, знающий все ее фотоснимки, — можно с абсолютнейшим правом утверждать, что именно Джотто был основоположником Возрождения. То есть правды. А говоря еще научнее — натурализма. В этот термин ныне многими вкладывается дурной смысл, но ведь это же глупость и темнота! Понятие натурализм происходит от великого слова натура! Что может быть прекраснее натуры, то есть правды?! Понимаете, в чем чудо? Нет? Оно в том, что вполне можно сопоставить рисунок Джотто из его цикла «Жития святых» — волхвы возле девы Марии — с астрономическим снимком кометы! Рисунок Джотто научно достоверен! Понимаете, что значит сделать такой рисунок в тысяча триста четвертом году?! Рисунок кометы Галлея?! Изобразив ее с абсолютной научной достоверностью?! Таким образом, и библейский сюжет приобретает оттенок научности, то есть подтвержденной истинности, каково?! Поэтому-то европейцы и назвали свой космический аппарат, запущенный на встречу с кометой Галлея, именем Джотто… Вот оно, реальное объединение человечества: две наши «Веги», на которых установлена аппаратура десяти стран, «Джотто» и маленький японский зонд «Планета» летят сейчас — в абсолютной, не представляемой нами тишине — к комете, являющей собою одну из загадок Галактики. Причем наши «Веги» и «Джотто» поддерживают между собою постоянную связь: чтобы получить наибольший научный выход, надо подойти как можно ближе — к самому центру кометы…
— Верно. — Кузанни кивнул, — Пока я не заглянул в кратер вулкана, ничего не мог понять про Помпею…
Легкая улыбка снова тронула губы академика.
— Очень верное сравнение, Юджин… Но подконтрольный вулкан — это все же одно, а комета — другое… Главная опасность для моих… для наших «Вег» сокрыта в пылевых частицах… Представляете, что это такое?
— Нет, — в один голос ответили Кузанни и Степанов.
— Пылевые частицы могут ударить по корпусу наших аппаратов со скоростью до восьмидесяти километров в секунду. Каково?! Пылинка, весом в миллиграмм, может разнести в клочья весь аппарат…
— А если бы там сидел человек? — спросил Кузанни.
— Ну, это для него сверхзвуковая картечь. — Нолик ответил мимоходом, несколько даже досадуя на то, что его отрывают от главного. — Это же аксиома: с космосом шутить заказано… — Он вздохнул отчего-то, поинтересовался: — Знаете, кстати, отчего родилась французская пословица «Опре ну ле дэ люж» — «После нас хоть потоп»?
Степанов и Кузанни снова в один голос ответили, что не знают, откуда им, нынче физики в почете.
— А история занятна, — продолжал между тем Нолик. — Фразу эту произнесла мадам де Помпадур, когда король Людовик проиграл битву своему грозному прусскому недругу и пришел за утешением к ней, мудрой и красивой фаворитке. Людовик удивился этим словам. Мадам объяснила, что недавно у нее в гостях был математик — сейчас мы называем его великим ученым, Мопертюи, он действительно один из самых великих механиков и математиков нашей цивилизации — и сказал, что, по его расчетам, к Земле скоро приблизится страшная комета и может наступить конец мира. Заметьте себе: трагический разгром войск Людовика наступил опять-таки за два года до прихода кометы…
— А мадам, — усмехнулся Степанов, — была, видимо, причастна к логике сторонников общины: «Ну и черт с ним, все равно конец для всех без исключения! Обидно, когда кто-то выживет, а так — пускай, все равно ни одного живого на земле не останется…»
— В общем-то, да, — согласился академик. — Какой-то рудимент нивелирующей общины в этих ее словах сокрыт, только, как все французское, выражено это более абстрактно, изысканно, что ли… А почему эта комета называется именем Галлея? Знаете?
И снова Кузанни и Степанов, завороженно слушавшие академика, покачали головами…
— Дело в том, что ни Вильгельм Нормандский с женою Матильдою, ни мадам Помпадур, ни великий Джотто, ни даже гениальный Мопертюи никогда не сводили, да и не могли еще, по правде говоря, свести определенную цикличность подходов кометы к Земле в некую систему. А сделал это сэр Эдмунд Галлей… Нет, нет, он уж перед смертью стал сэром; нет пророка в своем отечестве, да и завистников в каждом королевстве хоть пруд пруди… Именно Галлей, поработав с хрониками и летописями, обратил внимание на определенного рода последовательность приближения комет к Земле. И не только обратил внимание, но и просчитал эту последовательность: подход загадочной кометы, которую запечатлела на гобелене Матильда, определен строгим временным циклом — семьдесят шесть лет… Каждые семьдесят шесть лет именно эта комета, подвластная некоему закону Галактики, приближается к нам с вами… Вообще-то Галлей не только зафиксировал комету, получившую потом его имя… Он, можно считать, подарил человечеству Ньютона…
— Как?! — Степанов придвинулся к академику. — Почему?
— Здесь нет камеры, — вздохнул Кузанни. — Ваш рассказ надо снимать на пленку, получился бы гениальный фильм…
— Ладно, — усмехнулся Нолик, — считайте это репетицией…
— Нет, погоди, Нолик, а почему именно Галлей создал Ньютона? — снова спросил Степанов.
— Видишь ли, Ньютон был невероятно замкнутый человек, со странностями… Для него главное заключалось в том, чтобы понять самому… Его не интересовали другие… Славы он бежал, титулов тоже, ему доставляло высшее счастье думать о взаимосвязанности предметов… Кстати, по-моему, это свойство истинного гуманиста… А Галлей не только заставил Ньютона написать книгу о земном притяжении, но даже из своего скромного жалованья дал ему денег на опубликование его гениального труда. Я же говорю, Галлей был символом позднего Возрождения… Механик, путешественник, авантюрист, игрок, лучший навигатор своего времени, первым применивший астрономические приборы для того, чтобы проложить верный курс фрегату… Он интересовался всем, он раздавал себя, понимаешь? Талантливость, а точнее говоря, гениальность — это когда человеку не терпится раздать себя. Только на склоне лет Галлей остановился на астрономии и получил титул — он есть только в Англии — «астроном короля»… И стал директором Гринвичской обсерватории… А когда кто-то из его друзей смог намекнуть монарху, что его астроном и шеф обсерватории получает нищенское жалованье, и венценосец, понимая, что нельзя экономить на талантах, решил прибавить Галлею денег, тот написал яростное письмо: «Ваше величество, если на должности королевского астронома будет установлено слишком высокое жалованье, то этот пост может оказаться всего лишь приманкой для некомпетентных людей…» Каково, а?! Юджина, наверное, не очень-то заинтересуют подробности о совершенно трепетной дружбе между Петром Первым и Галлеем, но вообще-то это тема для романа… Говорят, даже сохранилась их переписка… Правда, кое-кто может восстать против опубликования: два гения довольно часто вспоминали про то, как они устраивали всякого рода шутки… Сейчас бы за такое нашего брата в два счета посол выслал! Мы, между прочим, тоже раз пошутили… Собрались на совещание в Будапеште, работы до черта — глаз не оторвешь от бумаг… И однажды во время перерыва, когда пили кофе, венгры меня спрашивают: «Можете предсказать, кто выиграет в сегодняшнем матче — наша сборная или Австрия?» Я, понятно, ответил, что, поскольку венгры активно участвуют в нашем космическом проекте — Галлей с нами, поэтому победа будет за ними, как в битве при Гастингсе. А вечером смотрю телевизор: батюшки-светы, накостыляли австрийцы моим венграм за милую душу… Утром коллеги говорят: мол, елки-палки, что же вы так предсказываете?! Хороша наука! Я, честно говоря, даже несколько растерялся: действительно, по системе аналогов должны были выиграть именно венгры. Это была не только шутка, а в какой-то мере попытка научного прогноза. А потом вдруг вспомнил: на каком поле была выиграна битва при Гастингсе? Ага, в том-то и дело, что на чужом! А венгры принимали австрийцев на своем! Вот в чем вся штука! Нет, науку не обманешь! Кого угодно можно обмануть, даже жену, только не науку…