Мичуринский проспект
Шрифт:
Вера в субстанции присутствующие лишь в трансцендентной плоскости, не могла не привести к вере в сверхспособности простых людей. И если вера твоя прикреплена определенным материальным достатком, то человек со сверхспособностями непременно появится в твоей жизни и окажет на нее влияние.
В жизни дяди Бори таким человеком стал отец Федор. Порой кто-то из его окружения, знакомых и клиентов, задавался вопросом почему Федора называют отцом, но, не найдя никакого логического объяснения оставляли это обстоятельство на веру. Отец Федор не был ни монахом, ни священником. Занимался он тем, что по благословению какого-то схимника с Западной Украины лечил своих клиентов травами, и, конечно, ставил диагнозы. Схимника
Дядя Боря привез меня на своем, еще не совсем старом, мерседесе в забитый припаркованными иномарками двор. Мы зашли в серый подъезд типовой сталинки, и поднялись на лестничный пролет второго этажа и позвонили в квартиру. Очень скоро открылась тяжелая и дорогая дверь и грузный, похожий на медведя, отец Федор пригласил нас войти. Он три раза, по-христиански, поцеловал дядю Борю. А мне даже руки не подал. Сразу начал говорить:
– - Я знал, что ты придешь.
– - Откуда?
– - Мне сказал о твоем приходе мой духовный наставник.
– - А он откуда знал?
– - Я не знаю, неисповедимы пути господни. Он многое про тебя рассказал, и про твою болезнь. Что тебя беспокоит?
– - Руки у меня облазят... Врачи говорят -- то ли дерматит, то ли экзема.
– - Пойдем со мной.
Мы поднялись по маленькой, трехступенчатой лестнице в большой и светлый зал. В таких больших комнатах я до этого никогда еще не бывал в жизни. Возможно отсутствие мебели влияло на восприятие пространства, но не смотря на очевидный обман зрения, я понимал, что и с мебелью места внутри очень много. Отец Федор поднес мою красную ладонь к большому овальному зеркалу. И поднял горящую свечу между моей рукой и её отражением. Несколько минут он глядел то на мою кисть, то на её проекцию. Потом сказал:
– - Это не экзема. И не дерматит.
– - А что это?
– - В тебе бесы.
– - И как их лечить?
– - Постом и молитвой. Вот ты приехал ко мне с плеером. Ты слушаешь греховную музыку, сатанинскую музыку. А сегодня большой церковный праздник. Тебе нужно измениться, бросить эту музыку, чтить отца и мать. И только тогда господь избавит тебя от болезни. И ждет тебя великая судьба.
– - И что все проблемы от музыки?
– - Нет, все проблемы не только от музыки.
Он говорил много и не особенно связно, я мало чего мог понять. Он не взялся меня лечить, не взял денег, который мне дала с собой мать. И когда я вышел из его квартиры, мне хотелось плакать. Я решил для себя, что пойду по стопам отца и брошу слушать и играть бесовскую музыку.
Я вообще многое для себя решил в тот день. Выйдя от отца Федора, я чувствовал, будто я всю свою жизнь делаю что-то не так. И все время поступаю неправильно. Не слушаю родителей, пью, гуляю с девчонками. А мне ведь просто нужно смириться со своей судьбой, принять решение отца и идти по его стопам. Нравиться мне это или нет. Просто так будет правильно. А принимать решение самому -- нет.
Дядя Боря добросил меня до метро. Я спустился в людную подземку и встал в вагоне, возле двери. Мне не хотелось садиться в метро после этого. Никогда не хотелось. Пусть другие сидят, кому нужнее. Рядом стоял парень в наушниках и громко слушал тяжелую музыку, так громко, я четко слышал риффы, хоть мне хотелось меньше всего в этот момент. Слезы начали накатываться на глаза.
4.
Из лазарета мне выписываться не хотелось, даже несмотря на то, что любые контакты с другими больными не могли у меня вызвать ничего, кроме моральной травмы. Я думал, что достаточно выписаться и унижения мои прекратятся -- с этими козлами я увижусь разве что случайно, в коридоре. С другой стороны, я помнил о полосе препятствий, которая ждала меня в лагере. Нет, это была не та безопасная ерунда с горящими покрышками, а настоящая, травмоопасная. Когда я её увидел, то не поверил своим глазам -- всегда думал, что такие препятствия рассчитаны исключительно на собак. Особенно меня пугало сооружений из столбов и узких досок, по которому нужно было бежать в выкладке на высоте от полутора до трех метров. Я был уверен, что упаду. И если упаду не с этой дорожки, то упаду перепрыгивая через широкую яму, с какой-то целью (вероятно для усугубления травм при падении) залитую бетоном. Так что из двух зол я выбрал меньшее. И не зря. Один парнишка из нашего взвода немного покалечился -- сломал руку.
Выписка моя попала на последний день сборов -- сдачи зачета по оперативно-тактической подготовке, это испытание я прошел успешно и после него нас отпустили на три дня в увольнение перед подготовкой и принятием присяги.
На дни увольнения я двинул на дачу к родителям, где у меня было много друзей, знакомых с детства, и если в детстве мы с ними все время ходили на речку и воровать яблоки, то в отрочестве нас все больше тянуло выпить у костра, на который заглядывали такие же мирные малолетки-дачники с других садоводческих товариществ и буйные колхозники, а также жители находившегося неподалеку городка. Сельское быдло приезжало на мотоциклах и было одержимо идеей кого-нибудь избить или трахнуть. И их совсем не смущало, что они старше всех лет на пять-шесть.
В нашей компании, в основном её костяке, было человек десять, и, не знаю как так вышло, но все с одной улицы. И все ровесники. Во всей округе не было такого, чтоб в шести из восьми соседских домов жили дети одного возраста. Нам видимо повезло. Или не только повезло -- в конце нашей улицы, возле леса возвышался трехэтажный дом директора банка, организатора дачного кооператива. Дом был по-совковому скромный и безвкусный, что не мешало ему в положительную сторону отличаться от остальных жилых построек в радиусе пяти километров.
Некоторые ребята из нашей компании трахались между собой. Например, Веталь и Манька. Маньку Веталь даже вдвоем с другом драл. А она его любила. Да, Манька всех любила и всем была готова дать, кроме меня почему-то. Зато со мной она только и делала, что делилась своими похождениями, благо я никогда её не рассматривал в качестве сексуального партнера, а то мне бы было неприятно это выслушивать.
Еще у нас в компании был Никита, и он нравился всем колхозницам и дачницам, то ли от того, что был смазливый, то ли от того, что жил на Арбате, в самом центре. Скорей, потому что смазливый, бабы в нежном возрасте не такие алчные. Он пытался отлупить Катюху с круглым деревенским лицом, но та ему не дала, потому что четырнадцать -- это рано. Потом Катюха разошлась, определилась во вкусах и стала почему-то давать самым быдловатым сельчанам. Многих это раздражало, потому что эти сельчане пиздили сладких дачников-пацанов, но в то же время, восхищал её альтруизм. Кто-кто, а она на хату в центре точно не нацеливалась.
В общем все пытались кого-то трахнуть. А я тоже, хоть и безуспешно.
Проживание на воспетой Акуджавой улице совсем не мешало Никите быть заурядным гопником. Наличие денег у его родителей позволило ему заметно раньше встать на путь наркомана, чем его менее обеспеченным сверстникам. Первый бокс плана он привез на дачу когда ему было двенадцать лет, в аккурат на день победы. Он достал этот подарок из кармана, когда мы раздавили бутылку водки на веранде моей соседки Лены, у которой к тому времени уже начали оформляться незаурядные сиськи и жопа, что не могло не вызывать в моем сердце прилива самых теплых чувств. Он умело скрутил косяк, мы его скурили и почему-то плакали. Втроем, хотя Лена не дула и не пила водки.