Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений
Шрифт:
Предложенная Гилпином типология изменений серьезно переопределяет введенное Уолцом бинарное различие анархии и иерархии, фокусируясь на происхождении нововременной системы государств, а также на взлетах и падениях государств внутри этой системы. Однако его комбинация модели рационального общественного выбора и структуралистских рецептов неореализма прививается к историческому процессу, который противоречит ее утилитаристским предпосылкам и функционалистским выводам. Историческое многообразие загоняется в модель публичного выбора, которая остается привязанной к явно нововременному понятию инструментальной рациональности. Как только это обеззараженное понятие принимается за вневременной принцип социального действия, непредвиденные последствия и «дисфункциональные аномалии» просто исчезают из поля зрения. Поскольку стимулы изменения действий исходно выносятся вовне и отождествляются с внешними факторами, а потом уже институциональные результаты выводятся из коллективных выборов, основанных
Предложенная Краснером новая интерпретация Вестфальских мирных соглашений отрицает за ними значимость поворотного пункта в международных отношениях. Однако Краснер, не занимаясь собственно изучением неравномерного развития политических сообществ, составлявших Вестфальское общество государств, просто заявляет, что, независимо от суверенитета как основного международного правила, правители действуют в соответствии с собственными рациональными интересами, которые на фундаментальном уровне управляются анархией и силовой политикой.
Конструктивистская теория Рагги восстанавливает связь между правами собственности как принципами территориальной дифференциации и различающимися формами политического и геополитического порядка. Хотя акцент на социальном характере изменяющихся форм международных отношений проясняет природу перехода от Средневековья к Новому времени, его объяснение не может выйти за пределы неопределенного, многофакторного плюрализма. Такое отступление к случайности проистекает из нежелания Рагги интерпретировать собственность как нечто большее, чем простой юридический институт или конструктивное правило. За обращение к темам Вебера приходится платить определенную цену: трансформация средневекового условного держания в нововременную частную собственность утрачивает связь с регионально отличными социальными конфликтами по поводу земли и рабочей силы, рассматриваясь скорее как часть общеевропейской эпи-стемной революции. Эти теоретические слабости сразу же порождают неверные эмпирические оценки. Поскольку природа ранненововременных международных отношений в Европе в значительной степени экстраполируется из якобы архетипичного случая Франции, Рагги серьезно ошибается при определении хронологических и географических истоков геополитического Нового времени. Его предпочтение локального и случайного диаметрально противоположно тому, что он считает универсальностью абсолютной индивидуации и ограниченной территориальности, – что это, если не coincidentia oppositorum?
Спрут еще больше историзирует теорию МО, меняя неореалистическую логику на шкалу определяющих политику «образов». Но как только главная каузальная роль приписывается задающим систему элементам и социальным силам, действующим между ними, Спрут оказывается вынужденным вернуться к коммерциализации как «внешнему воздействию». Избегая гилпиновского функционализма и каузальной неопределенности Рагги благодаря объяснению ранненововременных различий как результата действия регионально расходящихся социальных коалиций, природа этих социальных альянсов все равно не объясняется теорией, поскольку более широкие классовые отношения не рассматриваются. Его неявная отсылка к марксистской, но весьма устаревшей интерпретации коалиции между французскими бюргерами и монархами домов Валуа или Бурбонов приводит к тому, что он переоценивает эффективность и современность ранненововременного французского государства. Когда же аргумент в пользу организационного превосходства «Старого порядка» становится сомнительным, его теория последующего конкурентного отбора из качественно различных конфликтующих элементов просто проваливается.
Наконец, исследование Розенберга оказывается прорывом в теории МО, осуществленным на многих уровнях, но оно сталкивается с трудностями при переводе понятийной абстракции, то есть «капитализма», в историческую реконструкцию его происхождения внутри уже территориально определенной системы государств и его воздействия на эту систему. В его структуралистской интерпретации подчеркивается радикальный разрыв между донововременной и нововременной геополитикой – но именно этот разрыв скрывает весьма сложную динамику международных отношений в период между 1688 г. и Первой мировой войной и после нее, когда осуществлялся длительный переход к нововременным международным отношениям.
Чтобы двинуться дальше этих несовершенных попыток объяснить происхождение и развитие нововременной системы государств, мы должны разработать полную и связную, исторически обоснованную и теоретически выверенную интерпретацию, которая была бы способна (а) предложить теорию природы средневекового геополитического порядка и системных трансформаций в нем; (б) определить динамику, которая повлекла зарождение множественных и отличных друг от друга политических образований в ранненововременной системе государств; (в) установить, несмотря на эти различия, принципы вестфальских международных отношений; (г) объяснить возникновение капитализма и первого нововременного государства, а также то, как ему удалось сделать всеобщей свою логику политической организации и международных отношений в плюриверсуме, созданном процессом формирования абсолютистского государства. Такова задача следующих глав этой книги.
II. Теория геополитических отношений в европейском средневековье
Ясно, во всяком случае, что Средние века не могли жить католицизмом, а античный мир – политикой. Наоборот, тот способ, каким в эти эпохи добывались средства к жизни, объясняет, почему в одном случае главную роль играла политика, в другом – католицизм.
1. Введение
В этой главе предлагается особый подход к теории изменения геополитических порядков. Центральный тезис состоит в том, что природа и динамика международных отношений управляются характером элементов, их составляющих, которые, в свою очередь, покоятся на особых отношениях собственности, превалирующих между ними. Средневековые «международные» отношения и их изменения на протяжении столетий до возникновения капитализма должны интерпретироваться на основе изменяющихся общественных отношений собственности. Однако динамика средневековых изменений была связана с противоречивыми стратегиями воспроизводства, действующими между и внутри двух главных классов – феодальных сеньоров и крестьянства.
Наше рассуждение заключается в следующем: поскольку крестьяне обладали жизненными средствами, феодальная знать могла получить доступ к крестьянскому продукту лишь с помощью военных и политических средств. Поскольку каждый феодальный сеньор воспроизводил себя не только политически, но и индивидуально, то есть на основе своей сеньории, контроль над средствами насилия не был монополизирован государством, он был олигополистически распределен среди владеющего землей нобилитета. Средневековое «государство» состояло из политического сообщества феодальных сеньоров, облаченных правом на вооруженное сопротивление. Отношения между сеньорами по своей природе были воинственными и конкурентными. Силовое перераспределение прибавочного продукта крестьянского труда и конкуренция за земли развертывались по трем осям: (1) между крестьянами и сеньорами; (2) среди сеньоров; (3) между объединением сеньоров (феодальным «государством») и внешними акторами. Соответственно, геополитическая система характеризовалась постоянным военным соперничеством сеньоров за территорию и рабочую силу – как внутри феодальных «государств», так и между ними. Геополитическая динамика средневековой Европы подчинялась логике территориального завоевания как игры с нулевой суммой. Форма и динамика международной системы родились непосредственно из структуры отношений общественной собственности.
Значение теории общественной собственности для всей области МО выходит далеко за пределы Средних веков. Она применима ко всем геополитическим порядкам, будь они племенными, феодальными, абсолютистскими или капиталистическими. В любом случае определенный набор отношений собственности порождает особые отношения власти, управляющие развертываемыми между акторами практиками обоснования и ограничивающими их. Поэтому я стремлюсь не просто обозначить соответствие между отношениями собственности и международными системами, а обнаружить динамику этих систем в классовых стратегиях воспроизводства, действующих как внутри определенных политических образований, так и между ними. Отношения собственности объясняют институциональные структуры, обусловливающие конфликтные отношения присвоения, которые, в свою очередь, объясняют изменения. «Внутренние» изменения в отношениях собственности, сами подверженные «внешнему» давлению, изменяют геополитическое поведение. В этом подходе объединяется содержательная теория общественных и международных взаимодействий с теорией социально-политической структуры. Такое соединение достигается благодаря историческому описанию соотношения ограничительных структур собственности и власти и их влияния на целеориентированные жесткие и антагонистические практики, оживляющие и изменяющие эти общественные отношения [36] . Таким образом, я задаю отправной пункт для теории широкомасштабной геополитической трансформации.
36
Связанные эпистемологические вопросы см.: [Heine, Teschke. 1996, 1997; Teschke, Heine. 2002].