Миф о 1648 годе: класс, геополитика и создание современных международных отношений
Шрифт:
Такой подход к социальным изменениям стремится переписать дискуссию о том, «детерминирует» ли экономика политику, «детерминируют» ли внутренние отношения международные или наоборот. Проблема в том, что осмысление взаимодействия между этими сферами или «уровнями» обычно начинается уже после того, как они были исторически сформированы, то есть после того, как они были отличены друг от друга в капиталистически х обществах. Распространенное методологическое искушение состоит в том, что одну овеществленную сферу стремятся столкнуть с другой – обычно или в экономистском «марксистском», или в политизирующем «веберианском» описании, – не задаваясь вопросом о том, как эти сферы вообще возникли и как они встроены в воспроизводство общества как целого. Исследования докапиталистических геополитических систем точно также обычно проецируют на иначе структурированные эпохи прошлого словарь, состоящий из хорошо знакомых терминов, в числе которых – государство и рынок, внутренние отношения и международные.
В средневековом общественном устройстве не обнаруживается ни различие между внутренней сферой и международной, ни разрыв между политикой и экономикой, хотя этот разрыв и это различие столь характерны для нововременной международной системы. Эти различения воспроизводятся нововременным государством, которое, основываясь на собственной монополии на средства насилия, осуществляет внутреннюю политику посредством
Настоящая глава разбита на четыре раздела. Во втором разделе сравниваются теории феодализма Макса Вебера и Карла Маркса, в ней также заново оценивается в контексте докапиталистических обществ понятие «производственных отношений». В третьем разделе дается объяснение того, как проблема соотношения структуры и субъекта действия может быть использована при изучении средневекового общества, если продемонстрировать диалектическую связь между средневековой условной собственностью и результирующими стратегиями воспроизводства, развертываемыми в двух главных классах. В четвертом разделе намечается феноменология средневековых международных «институтов» (государство и господство, территория и границы, война и мир), для чего проводится систематическое сопоставление их политической формы и их общественного содержания. В последнем разделе проясняются расходящиеся структурирующие принципы геополитической организации в Раннем, Высоком и Позднем Средневековье, а также доказывается, что, хотя эти сдвиги в структуре системы могут объясняться на основе изменений в отношениях общественной собственности, они не связаны с феодальным геополитическим поведением.
2. Отношение между экономическим и политическим в феодальном обществе
Вебер против Маркса: тип господства против внеэкономического принуждения
Один из способов подойти к дебатам вокруг феодализма – выстроить теорию отношения между «экономическим» и «политическим» в средневековом обществе. Господствующий в литературе метод рассуждения, черпающий вдохновение главным образом в работах Макса Вебера и Отто Хинце, определяет феодализм как особый политический феномен [Weber. 1968а. Р. 255–266, 1070–1110, особенно 1090–1092; Hintze. 1968]. Вебер, следуя примеру Маркса, который придавал особое значение обладанию средствами производства, настаивал на политическом значении обладания средствами управления для децентрализованного наследственного государства:
…все государственные устройства можно разделить в соответствии с тем принципом, который лежит в их основе: либо этот штаб… является самостоятельным собственником средств управления…; либо штаб управления «отделен» от средств управления… Политический союз, в котором материальные средства управления полностью или частично подчинены произволу зависимого штаба управления, мы будем называть «сословие» (standisch) расчлененным союзом. Например, вассал в вассальном союзе покрывал расходы на управление и правосудие в округе, пожалованном ему в лен, из собственного кармана, сам экипировался и обеспечивал себя провиантом в случае войны; его вассалы делали то же самое. Это, естественно, имело последствия для могущества сеньора (Herr), которое покоилось лишь на союзе личной верности и на том, что обладание леном и социальная честь (Ehre) вассала вели свою «легитимность» от сеньора [Вебер. 1990. С. 649].
Феодализм как особая система управления или иерархически-военных отношений между носителями политической власти попадает, следовательно, под юрисдикцию политической науки, конституциональной истории или социологии типов господства. «[Западный] феодализм [Lehensfeodalitat] – это граничный случай патримониализма, который тяготеет к стереотипным и зафиксированным отношениям между сеньором и вассалом» [Weber. 1968а. Р. 1070] (см. также: [Axtmann. 1990. Р. 296–298]) [37] . При всей своей эрудированности и щепетильности понятийных различий, эти объяснения оказываются абстрагированными от аграрного общественного базиса феодальной политической власти. Хотя Вебер, конечно, не мог не знать об экономическом содержании феодализма [38] , экономические вопросы и, в особенности, правовой статус и сознательные действия крестьянства в его теории оставались эпифеноменом. В частности, традиция Вебера-Хинце отделяет формы управления и господства от процессов феодального воспроизводства, с которыми они были явно связаны. Это наблюдение не призвано защитить в равной степени абстрактное рассмотрение «экономики». Скорее, оно служит для напоминания о том, что под политическим «уровнем» отношений между сеньорами в феодальном обществе обнаруживается второй «уровень» политических отношений между сеньорами и крестьянами, от которых зависели особые способы присвоения прибавочного продукта.
37
Вебер, как известно, различает традиционный, легально-бюрократический и харизматический типы господства. Феодализм и патримониализм являются подвидами традиционного господства.
38
«Полный феод всегда является производящим ренту комплексом прав, владение которыми может и должно поддерживать сеньора и свойственный ему образ жизни. Первично сеньоральными правами и приносящими доход политическими полномочиями, то есть правами, производящими ренту, облекается воин. В феодальном Средневековье gewere участка земли принадлежало получателю ренты» [Weber. 1968а. Р. 1072–1073].
Более широкая эпистемологическая проблема, связанная с этими вопросами, состоит в том, что введенный Вебером метод построения идеальных типов, если понимать его строго методологически, не только никогда не доходит до исследования социального содержания феодального господства, но и внутренне неспособен отрефлексировать более значительную проблему исторического изменения. Идеальные типы конструируются посредством рассмотрения исторических данных и выбора на основе априорного субъективного отнесения к ценности (Wertbezug), которое само не может быть выведено из материала, то есть на основе культурно значимого (Kulturbedeutung) социального макрофеномена. Затем его отличительные типологические черты интерполируются и группируются в процессе абстрагирования, что дает очищенный идеальный тип [Вебер. 1990]. Его «идеальность» не имеет нормативного значения. В практических исследовательских задачах такие дистиллированные идеальные типы выполняют эвристическую функцию, поскольку используются либо для измерения дистанции между конкретным эмпирическим случаем и его чистым «идеалом», либо для сравнения идеального типа А с идеальным типом В (например феодального наследственного и современного бюрократического способов управления), что позволяет подчеркнуть их различия. Однако из этой процедуры проблема социального изменения в любом случае исключается. Теодор Адорно, как и многие другие, отмечал:
…Если я беру понятие идеального типа в том строгом виде, в каковом оно было задано Максом Вебером в его эссе о категориях (.Kategorienaufsatz), относящемся к его теории социальной науки, тогда идеальный тип оказывается неспособным превратиться в какой-то иной идеальный тип, поскольку он является изобретением ad hoc, созданным как нечто совершенно монадологичное, дабы под него можно было подвести некоторые феномены [Адорно. 2010. С. 207] [39] .
39
См.: [Mommsen. 1974, 1989]. Идеальные типы противостоят принципам диалектического образования понятий, которое дается Bewegungs-begriffe (понятиями движения), которые, именно потому, что они содержат динамические противоречия, тяготеют к преодолению самих себя. См.: [Heine, Teschke. 1996].
Веберовский анализ феодализма просто предлагает идеальный тип господства, по определению статичный и некаузальный, встроенный в социологию организации управления, абстрагированной от общества и истории [40] .
Другими словами, историческая социология в основном и прежде всего служит для сравнения путем построения идеальных типов, под которые могут быть подведены самые разные исторические и географические данности и в которых они могут фиксироваться. Это, конечно, имеет определенную научную ценность, но при этом предполагает превращение истории из открытого процесса в историю как базу данных, поставляющую доказательный материал для цепочек систематизированных таксономий. Это означает смерть истории как становления. Конечно, Вебер-историк [Вебер. 2001] не всегда выполнял методологические обязательства, взятые на себя Вебером-социологом. В исторических разделах «Хозяйства и общества» мы обнаруживаем много намеков и замечаний относительно переходных моментов между одним типом господства и другим. Однако эти проходные замечания не играют систематической роли в его теории социальной науки, и потому у них нет метатеоретического обоснования, которое позволило бы выписать принципы исторического и социального изменения. Это приводит к тому утверждению Вебера, что структуры социального действия следуют «своим собственным законам» (Eigengesetzlichkeit) [Вебер. 1990; Weber. 1968а. Р. 341]. Поэтому любая реконструкция европейской истории должна заниматься исследованием независимых логик развития различных социальных сфер (политической, экономической, правовой, религиозной и т. д.), которые никогда не входят друг с другом в какое-либо отношение совместного формирования, проявляя в лучшем случае те или иные разновидности «избирательного родства» [41] . Историческое развитие приобретает форму неограниченного умножения и комбинирования внешне взаимодействующих социальных измерений одного эмпирического целого, не обладающего никаким фундаментальным единством. Поэтому-то Вебер и не может дать никакой общей концепции феодализма, генетически, содержательно и в плане воспроизводства понимаемого как диалектически противоречивая и подвижная целостность. Именно такая слепота к внутренним пробелам веберианской методологии превращает столь многие англо-американские не-овеберианские работы по социологии, посвященные всеобщей истории, в слабо теоретизированную эклектику [Poggi. 1978; Giddens. 1985; Colins. 1986; Mann. 1986].
40
Макс Бройер (Max Breuer) предположил, что веберовская концепция современной бюрократии является «организационно-, а не социально-центричной; она исходит не из теории общественных структур и процессов, а из закрытой и определенной управленческой системы, которая сравнивается с менее закрытыми системами» [Breuer. 1991. Р. 25].
41
Роланд Акстман демонстрирует эту методологическую позицию, задействованную в веберовской теории формирования нововременного государства [Axtmann, 1990].
Некоторые направления марксизма интерпретируют феодализм, напротив, чисто экономически, как статичный аграрный способ производства. Отсутствие устойчивого экономического роста объясняется через недоразвитые производительные силы, неэффективное использование земли и низкой уровень торговли. Однако такое одностороннее выделение экономических вопросов, среди которых, к примеру, долгосрочная тенденция к понижению ставки феодальной ренты [Bois. 1984; Kula. 1976], не дает понять политические и военные аспекты средневекового общества, которые могли оборвать эту тенденцию. Поэтому некоторые последователи Альтюссера пересмотрели неверный акцент на экономических вопросах, выступая за «трактовку государства как независимой социальной силы», действующей в феодальных обществах [Gintis, Bowless. 1984. Р. 19; Haldon. 1993]. Но независимо от того, на чем именно делается акцент в марксистских традициях – на «экономическом» или на «политическом», – сама эта упрощенная поляризация заставила многих усомниться в том, способен ли марксизм объединить «политическое» и «экономическое» в связной теории феодального общества как особой тотальности [Poggi. 1988. Р. 212].